Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман

Деррида же, напротив, ничего общего не имеет с философским реализмом, который можно временно определить как воззрение, исходящее из того, что существует действительность, независимая от человеческого сознания. Правда, однако, и то, что некоторые последователи Деррида не так давно настаивали на том, что их герой — «реалист». Важно отметить, что при этом они не утверждают о Деррида ничего удивительного и не критикуют своих предшественников за его неправильную интерпретацию. Вместо этого они просто занимаются переопределением и дефляцией слова «реализм» до той точки, в которой она больше не представляет угрозы откровенному антиреализму Деррида. Давайте не будем коверкать слова: это умышленная попытка, совершенно не помогающая развитию стоящего за ней философского спора и скорее напоминающая пиар-манипуляцию, чем научное исследование (178). Ведь совершенно ясно, что, в отличие от ООО, избранный Деррида путь борьбы с присутствием попросту не является реалистическим способом утвердить существование действительности, не зависящей от доступа к ней через мысль, восприятие, практическое действие или даже причинность. Деррида даже отвергает подобные независимые тождество и существование как своего рода «самоприсутствие», остающееся в плену у логоцентричной западной метафизики. Предлагаемая им альтернатива звучит так: истинная причина того, почему ничто не присутствует, ничто не представлено, состоит в том, что ничто не может быть закреплено навсегда в каком-либо специфическом контексте или как имеющее какое- либо отдельное значение. Для разгрома присутствия на дерридианский манер нам не требуется вертикальное погружение в нереляционное царство вещей-в-себе, которым занимается ООО. Вместо этого мы горизонтально скользим, скользим и ускользаем во множество других контекстов так, что сама вещь не только никогда не появляется (как и в ООО), но и вовсе не существует. Это корень метода деконструкции в философии, литературной критике, архитектуре и прочих областях, в которых влияние Деррида оказалось весьма значительным. Вспоминая наши прошлые дискуссии о реальных и чувственных объектах, мы понимаем, что если Деррида и оставляет какое-то пространство для объектов в своей философии — что само по себе сомнительно, — то это именно чувственные, но никак не реальные объекты. По этой причине я считаю Деррида последователем не столько Хайдеггера, сколько Гуссерля, учитывая, что Деррида присоединяется к последнему в решительном отказе от вещи-в-себе, чего Хайдеггер никогда не делает полностью.

Возможно, самый быстрый путь увидеть главные отличия Деррида от ООО — это рассмотреть высказанные им в тексте работы «О грамматологии» замечания о метафоре. В конце первой части этой, ставшей уже классической, книги, мы читаем следующее: «Как мы видим, имя, и особенно так называемое имя собственное, всегда включено в цепочку или систему различий… Метафора прорабатывает собственное имя. Собственного смысла не существует, но его „видимость“ играет важную роль в системе различий и метафор» (179). Для Деррида все включено в цепь или систему различий; в отличие от ООО для него не существует никакой автономной реальности, помимо этой системы, представляющей собой чистую имманентную поверхность без всякой скрывающейся за ней «глубины». Когда он говорит о «метафоре», то ссылается на предполагаемое смешение всякой индивидуальной реальности с любой другой. «Буквальное» (или «собственное») значение имени, говорит он, напротив, дало бы нам эту вещь напрямую, вне всякого смешения с другими вещами. А ведь это именно то, что Деррида полагает совершенно невозможным, поскольку его онтология напрочь исключает возможность изолированного существования чего-либо. Отсюда он делает вывод, что все имена, а на самом деле все слова, являются метафорическими и ни одно из них не является буквальным. Как явствует из изложенного во второй главе, предлагаемое ООО объяснение метафорического и буквального совершенно не совпадает с таковым у Деррида. И хотя мы определенно согласны с ним в том, что не существует буквального доступа к вещи-в-себе, мы не готовы согласиться с ним в том, что происходит это потому, что никакой вещи-в-себе не существует. Для нас различие между метафорическим и буквальным обусловлено тем, успешно ли разорвана связь между объектом и его качествами (случай метафорического) или же объект расплывчато либо недвусмысленно с этими качествами отождествлен (случай буквального). С точки зрения ООО метафора — это точно не дискурс, принадлежащий поверхностной системе различий, который высмеивает любое представление о наличии в вещах скрытой глубины. Напротив, метафора — это именно то, что указывает на глубину вещей несмотря на то, что с этой глубиной никогда нельзя встретиться непосредственно. Важным следствием категорического отказа Деррида от всякого различия между буквальным и метафорическим языком (поскольку существование первого он вообще отрицает) является то, что он совсем не предлагает никаких инструментов для того, чтобы выяснить разницу между ними. С дерридианской точки зрения, например, фраза «винноцветное море» ничем не отличается по своему типу от фразы «темно-фиолетовое море», тогда как ООО видит между ними значительное различие. Иначе можно сказать, что Деррида заранее пытается упразднить одну из осей четверичной ООО-структуры, совершенно при этом игнорируя другую (хотя, поскольку он умер в 2004 году, маловероятно, чтобы Деррида вообще когда-либо слышал об ООО). То есть он (1) пытается упразднить реальный объект в пользу набора различающихся чувственных качеств и (2) полностью игнорирует различие между вещью как объектом и вещью как качествами, без которого невозможна настоящая метафора.

На протяжении всей книги «О грамматологии» (я отказываюсь следовать цеховому маньеризму, называя все написанное Деррида «текстом») он демонстрирует достаточно доказательств обладания стандартным континентально-философским геном, вызывающим высочайшую степень непереносимости реализма.

Например, он обвиняет Луи Ельмслева (1899–1965) и его Копенгагенский лингвистический кружок в чем-то вроде «наивного объективизма» (180). Последний означает «наивную уверенность» в том, что отдельные объекты существуют вне человеческого сознания или, по крайней мере, вне того, что Деррида называет «игрой мира» (181). Поэтому, несмотря на «важнейшие достижения» Ельмслева в деле признания «имманентной системы объектов» внутри языка, ему угрожает «сциентистский объективизм, или, иначе говоря, другая метафизика, незамеченная или непризнанная» (182). Однако в данном выпаде Деррида неаккуратен. Выпад содержится в слове «наивный», как будто бы любая реалистическая точка зрения на мир легковерна по своей природе; Деррида не оставляет никакого места для ненаивного объективизма. Неаккуратность же скрывается в слове «сциентистский», поскольку существуют иные способы применения реалистического подхода к объектам, помимо естественных наук, уже раскритикованных мной в первой главе за чересчур буквальноеотношение. Ситуация, как видит ее Деррида, состоит в том, что все существующее немедленно ссылается на что-то еще: «…если имеется смысл, значит, уже не существует ничего, кроме знаков. Мы мыслим только посредством знаков» (183). В этом месте он чересчур поспешно уравнивает высказывания «мы мыслим только посредством знаков» и «не существует ничего, кроме знаков», как если бы область бытия полностью совпадала с областью мышления. При этом он апеллирует к авторитету американского семиотика Ч. С. Пирса, который «далеко продвинулся в сторону того, что выше было названо деконструкцией трансцендентального означаемого, которое обязательно ставит жесткую границу отсылкам от знака к знаку». Иными словами, Пирс выступает против идеи, что цепочка знаков в конечном счете заканчивается в некоторой финальной точке покоя, где референт знака смотрит нам прямо в лицо: «…таким образом, не существует такой феноменальности, которая бы редуцировала знак или репрезентант, чтобы тем самым предоставить обозначенной вещи право блистать в своем самоналичии» (184). Короче говоря, аргумент заключается в том, что мы никогда не достигаем какой-то последней вещи, «блистающей в своем самоналичии», и поэтому все должно быть знаком. То, чему Деррида никогда не уделяет внимания, — это вариант, предлагаемый ООО: знаки имеют некое окончательное означающее, чья природа именно в том и заключается, чтобы не выходить в «самоналичие» (present). Тот факт, что собака или дерево никогда не присутствуют полностью, не означает, что мы ограничены поверхностью мира, где чувственные собаки и деревья переплетены со всем остальным.