Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

Тюрк терпеливо дожидался компаньона, сидя в комфортабельном салоне своего мотора. Развлекался он тем, что изучал записку Афины. По просьбе Грушевского он неохотно передал ему этот уникальный предмет. Что именно там написано, разобрать было сложно. На всякий случай Максим Максимович позаимствовал у Тюрка его неизменную лупу, но и это не помогло распутать вязь беспорядочных каракулей, запятых, галочек, жирных подчеркиваний и длинных изогнутых хвостиков.

— Жаль, что я не разбираю письменную иностранную речь, — Грушевский, вздохнув, вернул записку Тюрку.

— Это на русском, — несколько удивленно моргнул пару раз Иван Карлович.

— Тогда это похоже на последнюю стадию перед нервным срывом, — пожал плечами Максим Максимович.

— И это тоже. Но в основном действие наркотика, — продолжал разглядывать записку Тюрк.

— Что? Какого наркотика?

— Думаю, опиум, — поставил диагноз Тюрк. — К профессору?

Профессор Копейкин встретил их в своем кабинете. Он пригласил их составить ему компанию и отведать чаю, им принесли стаканы и французские булки, оставшиеся от завтрака. Между тем Василий Михайлович рассказал старому товарищу и его компаньону, что ему удалось выяснить. С самого начала он поставил на стол между стаканами чашку Петри со звякнувшими пулями. Неожиданно звук этот напомнил Грушевскому звон браслетов на Афининых лодыжках и запястьях, мороз пробежал у него по спине. Кинувшись разглядывать пули, Тюрк с Грушевским убедились, что на этих пулях, так же как и на той, что они извлекли из раны княжны, стояло клеймо. Буква «К» в круге с лучами четко проступала на тускло поблескивавших цилиндриках металла.

О жертве ничего определенного сказать было нельзя. Кроме того, что некогда он перенес процедуру обрезания, а значит, вполне возможно, принадлежал к иудейской вере. Катар желудка гарантировал язву в будущем. Искусственный глаз занимал место настоящего в пустой глазнице. Выбили настоящий не так чтобы давно, поэтому ношение протеза еще доставляло неудобства владельцу. Грушевский тут же заподозрил, что убитый не кто иной, как Яков, брат Зиновия Пешкова. Вкратце просветив Васю о новых подробностях расследуемого дела, Грушевский взволнованно заходил по кабинету, забыв про чай и булки.

— И еще мы погостили у конкурентки княжны по первенству на богемном олимпе Петербурга. Ну, это, я тебе доложу, нечто несусветное, нечто переходящее все грани мыслимого и немыслимого…

— Так могла она отравить княжну? — не поняв характеристики Афины, выданной Грушевским, уточнил профессор Копейкин.

— Это женщина исключительной жестокости и кровожадности, — не сомневаясь ни секунды, заверил друга Максим Максимович.

— Графологический анализ подтверждает склонность к экстравагантным поступкам уголовного характера, — согласился Тюрк. — Эмоционально нестабильная, истеричная до патологии, болезненно стремящаяся к славе любой ценой.

— Ого! — оценил по достоинству профессор неизвестную даму. — Не верится, что она живет в этом городе, и что мы, возможно, ходим по одним улицам.

— Не ходите, — заверил Грушевский. — Потому что она не ходит. Она ползает, как змея, летает, как летучая мышь…

— Ясно, что она могла применить яд. Но есть ли у нее «Голубой огонь Нефертари», вот в чем вопрос, — покачался на стуле профессор.

— Это мы сейчас и узнаем, — кивнул Тюрк и вынул из внутреннего кармана своего пиджака кинжал.

Ошалевший Максим Максимович подбежал к Тюрку. Вот уж не ожидал такой ловкости от такого простофили! Оказалось, все просто, кинжал Тюрк вытащил из сумки, когда возвращал туда тетрадь Афины Аполлоновны.

— И виду не подал! А как ловко, никто глазом не моргнул, никто и не заметил! — восхищался компаньоном Грушевский.

Трое мужчин увлеченно, как мальчишки, склонились над кинжалом, который лежал на зеленом сукне профессорского стола. Кинжал казался настоящим. Он был тяжелый, с отполированным лезвием, на котором хищно оскалились несколько зазубрин. На клинке у ограничителя полоса благородной ржавчины. Повреждения подтверждали богатую жизнь оружия, полную войн и сражений. Рукоятку усыпали полудрагоценные камни, правда, некоторые из них выпали из своих гнезд еще в незапамятные времена.

— Булатный, Златоустовский, — с придыханием констатировал профессор Копейкин.

— Вообще Афине Аполлоновне подошел бы какой-нибудь мизерикорд, — почти разочарованно проговорил Грушевский.

Профессор взял кинжал в руки, покрутил его, потряс. Попробовал открутить от черенка фигурную головку. Она была крепко притерта, но вскоре поддалась. Все затаили дыхание. И вот из полости в черенке появилась склянка с зеленоватой фосфоресцирующей жидкостью. Но тут раздался оглушительный звонок телефонного аппарата. Благо, нервы у профессора, практикующего хирурга, крепкие, ведь по роду деятельности он сталкивался со случаями, когда внезапно приходили в себя заснувшие под эфиром оперируемые пациенты. Так что хоть и с трудом, но склянку он удержал. Тюрк подошел к черному аппарату с надписью «Rikstelefon» на рубленом квадратном корпусе и поднял слуховую трубку на витом шнуре.

— Вас, профессор, — подал он трубку.

— Кто? Призоров? — удивился Копейкин, услышав голос звонившего. — Здесь господин Грушевский, передаю аппарат ему.

Действительно звонил Призоров, который весьма обрадовался, что застал у профессора Грушевского, так как ему срочно понадобился надежный человек с медицинскими навыками. Дело в том, что он буквально только что привез раненого арестованного, которого задержали в Ревельском порту по ориентировке охранного отделения в Санкт-Петербурге. Положив трубку, Грушевский поручил Васе выяснить в лаборатории, которая в Мариинке была ничуть не хуже, чем в университете, что за жидкость спрятана в кинжале Афины Аполлоновны, а сам в сопровождении неизменного Тюрка отправился в контору к Призорову.

Призоров метался по комнате письмоводителей, как тигр в клетке. Арестованных все больше и больше (камер в конторе уже не осталось), результатов, как едко и холодно заметил во время срочного рапорта Борис Георгиевич, ровным счетом ноль. Действительно, арестованный Зиновий Радлов, несмотря на драматическую историю задержания, когда солнце свободы едва не забрезжило над его головой, да к тому же еще и раненный в кисть правой руки, простреленной жандармами во время поимки преступника, категорически отказывался говорить. За все время «знакомства» Призоров не услышал от Зиновия ни слова, ни стона, ни даже звука. Но зато какие презрительные взгляды он бросал на Призорова! Как на подчиненного, провалившего очередное дело.

— Максим Максимович! — почти обрадовался чиновник Грушевскому. — А профессор?..

— Занят по службе. Могу я пройти к арестованному?

— Сначала потрудитесь объяснить, что это за деньги. — Чиновник указал на опечатанный пакет с рапортичкой от пристава, оформлявшего находки во флигеле на Калашниковской набережной.