Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Хм… — всерьез задумался Призоров. А если арестант действительно начнет давать показания? Тогда дело может выгореть, шайка будет схвачена, а все почести достанутся ему, Призорову. — Ну, хорошо. Хотя он ни на что не жаловался, осмотреть руку не позволил, может, у него там просто жалкая царапина, а мы вас только зря побеспокоили.

— Разберемся, — кивнул Грушевский. — Где он тут у вас?

— В моем кабинете… В моем бывшем кабинете, пришлось оборудовать его под камеру, больше специальных помещений нет. У нас же здесь не тюрьма.

— Хм-хм, — помычал в свою очередь Максим Максимович, который продолжал считать бессмысленным, ошибочным и, более того, незаконным арест и Зимородова, и его сына, и тем более несчастного Кузьмы Семеновича.

В кабинете Призорова, единственном помещении с решетками на окнах, на лавке лежал молодой человек в русской косоворотке, мятом пиджаке и дорогих ботинках. Всю остальную мебель из комнаты вынесли, обнажив давно не крашенные стены с облупившейся краской, почерневшей на захватанных углах. Вечная российская безалаберность казенных помещений! Арестованный не шевельнулся, когда к нему вошли Тюрк с Грушевским. Вопреки ожиданиям Максима Максимовича, юноша был не бледным — из-за усталости, например, или волнения, а красным, как вареный рак. Волосы на лбу слиплись от пота, ручьями стекавшего по лихорадочному лицу.

— Здравствуйте. — Грушевский представился сам и назвал своего компаньона.

Ни слова в ответ, ни взгляда. Грушевский покачал головой, дело оказалось хуже, чем он предполагал. Он подошел к заключенному и осторожно прикоснулся к руке. Она была такой горячей, что едва не обожгла его. Юноша вздрогнул и чуть приоткрыл глаза. Из-под полусомкнутых век он внимательно наблюдал за тем, как Грушевский, осторожно отодвинув грязную, сымпровизированную еще ревельскими жандармами повязку, осматривает рану.

— Дело дрянь. Похоже на гангрену, — проворчал он себе под нос и озабоченно покачал головой. — Вы можете умереть, молодой человек, если начнется сепсис. Откровенно говоря, он уже начался, и, боюсь, без решительных мер не обойтись.

Максим Максимович отчетливо понимал, что раненый не заговорит с ним, даже если ему прямо сейчас начнут ампутировать раненую руку без наркоза. Грушевский обернулся к Ивану Карловичу и знаком попросил у него помощи, потому что самому ему в голову ничего не приходило, а обстоятельства оказались еще более серьезными, чем он предполагал. Тюрк глубоко задумался, и Грушевский разочарованно вздохнул — чуда не свершилось. И почему он только надеялся на своего бесчувственного компаньона!

— Пульса де-нура, — вдруг медленно и раздельно, без всякой интонации, как это ему было свойственно, проговорил Тюрк. Максим Максимович живо обернулся:

— Что такое?

— Розги праведника, — усмехнулся Зиновий. Грушевский едва не подпрыгнул, когда молчаливый «булыжник» вдруг заговорил. Ай да Тюрк, просто волшебник какой-то!

— Гнев праведника, кфида, — пояснил далее Максиму Максимовичу Тюрк, — он может наслать Божью кару на святотатца и отступника. Превратить врага веры в груду костей, натравить на скверных мальчишек медведя, чтобы он их разорвал. И все в таком роде. Например, отнять огнем руку, подписавшую документ об отречении от иудаизма.

— Вы думаете, Мойша Радлов и есть тот праведник?! — изумился Грушевский и воззрился на Зиновия, как на восьмое чудо света.

Молчание. Тут снова вступил Тюрк:

— Княжна мертва.

Юноша сел и выпрямился на своей деревянной лавке, на которой раньше ожидали приема посетители, посему она отличалась крайним неудобством и твердостью.

— Я видел ее портрет, — задумчиво сказал Грушевский, вспоминая колыхание кисеи на картине, из-за которого казалось, что живая девушка стоит за окном.

— А я видел ее, — резко сказал, словно плюнул, молодой человек, поднял голову и прямо взглянул на Грушевского.

— Значит, вы не убивали ее?

— Я любил ее. Но если она предпочла другого, то что ж… Все люди свободны. Я так же, как она.

— Шекспировские страсти, — кивнул Максим Максимович. — Ваша последняя встреча, что произошло между Ромео и Джульеттой?

— Мы встретились в ночь перед венчанием. Она говорила, что приняла решение выйти замуж ради денег. Что я волен ждать ее или уехать. В нас стреляли. Она вскрикнула, нападавшие сбежали. Рана в плече. В больницу? Нет, пустяк. Все.

Телеграфный стиль раненого как нельзя лучше передавал и его лихорадочное состояние, и горечь последнего свидания с любимой.

— Вы преследовали ее. Зачем? Приехали за ней в Свиблово после объяснения в последней надежде или, может, чтобы отомстить?

— Зачем? Нет, глупо. Проводил. Удостоверился, что доехала, что все в порядке, — пожал плечом и тут же скорчился, каждое движение причиняло невыносимые страдания.

— О смерти княжны вы узнали из газет? — снова вступил Тюрк. Перемена темы не понравилась Грушевскому, он подавал отчаянные знаки прекратить, однако Иван Карлович только непонимающе посмотрел на него.

— Думал, ошибка. Писали, что пропала. Это следствие ранения? — мрачно предположил Зиновий.

— Рана была легкой. Маленький шрам после выздоровления, да ревматические боли в старости, доживи княжна до нее, — попытался смягчить удар Максим Максимович. Он укоризненно покачал головой компаньону, что, однако, не произвело на Тюрка никакого впечатления, и тот снова прокаркал:

— Это не все, что довелось пережить княжне перед смертью.

— Говорите! — приказал раненый.

— Ее отравили редким ядом, не оставив никакого шанса выжить. Случайная жертва того же самого яда скончалась в муках и страданиях на следующий день после того, как он проник в ее организм. Еще княжну пытались задушить, правда, не желая смерти, но в этом деле рассчитать силы крайне сложно. Но умерла она иначе.

— Говорите!!! — страшным голосом, тихим и мрачным, будто из могилы, снова прошептал истязуемый.

— Она утонула в озере. Зачем она туда пошла, неясно. Видимо, когда она оказалась в воде, силы ее уже были на исходе. Она все осознавала, все чувствовала, но ничего не могла сделать, чтобы защитить себя. Вода постепенно заполняла ее легкие вместо воздуха, говорят, это мучительно больно.

Зиновий, застонав, откинулся на лавку и с силой стукнулся о дерево затылком. Грушевский кинулся к нему, пытаясь удержать от конвульсий, но раненый ударил его забинтованной рукой и тут же впал в благословенное забытье от боли.

— Иван Карлович! — гневно закричал Грушевский. — Как вы можете быть столь жестоки с несчастным?! Вы изверг без капли жалости и сострадания.

— Зато теперь вы можете осмотреть его, — пожал плечами Тюрк. — А он, возможно, захочет с нами сотрудничать.

— Блестяще! — с восторгом ворвался в кабинет подслушивавший за дверью Призоров. — Наверняка он захочет отомстить.