Иностранец ее Величества - Андрей Остальский

Во-вторых, Маунтбаттен — перевод немецкой фамилии Баттенберг. Ранее я уже рассказывал, как из-за войны с Германией и сама правящая династия вынуждена была переименовать себя в Виндзоров.

А на собственную свадьбу в 1947 году Филиппу не позволили позвать сестер (единственных уцелевших близких родственников) — из-за того, что они были замужем за немецкими принцами.

Завидна ли такая жизнь? Я не уверен в положительном ответе.

С другой стороны, никто его насильно не заставлял жениться на принцессе. В 1939 году совсем еще юная 13-летняя Елизавета посетила Военно-морскую академию и обратила особое внимание на неприкаянного, одинокого греческого принца-изгнанника. И вот тогда, говорят, произошло то, что довольно редко случается в королевских кругах — вспыхнула любовь с первого взгляда. Филипп был на пять лет старше. Потом они переписывались всю войну, которую принц прослужил на боевых кораблях.

У него и детство было не слишком радостным: с десяти лет воспитывался в чужих семьях, скитался по разным странам. Пока его не приютила Англия, а потом и королевская семья. Ради женитьбы на Елизавете пришлось перейти в англиканство.

Когда в семнадцать лет будущая королева объявила родителям о своем твердом намерении выйти замуж за Филиппа, идея эта семье поначалу не понравилась. Ее пытались отговорить. Называли его всякими обидными словами: «неотесанным» и «немчурой» (the Hun).

И вот, когда я сидел недавно и вспоминал биографию принца Филиппа, меня вдруг осенило — а, может быть, вот почему он спросил: вы что, беженцы? Ничего, наверное, обидного герцог Эдинбургский не хотел этим сказать — ведь он и сам был беженцем, спасавшимся от революции в Греции, и вдобавок бывшим православным.

Так что не исключено, в его устах это могло быть даже чем-то вроде привета, слов солидарности, которой мы не поняли.

И напоследок еще одна цитата от принца Филиппа.

На вопрос о том, счастлив ли он, доволен ли своей жизнью во дворце, супруг королевы ответил: «Честно говоря, лучше бы я остался служить во флоте».

Наверное, как всегда, пошутил.

Из ста величайших британцев, входящих в список, составленный на основе опроса Би-би-си (помните, в тот самый, где первое место отдали Черчиллю, а третье — принцессе Диане), как минимум восемь объявлены ярко выраженными эксцентриками. Из имен, хорошо известных в России, — Исаак Ньютон, королева Виктория, Льюис Кэррол, Дэвид Боуи. Плюс сам Черчилль.

Наверное, то, что великая королева тоже попала в этот список, многих удивит. Ведь эпоха, которой она дала имя, считается временем конформизма, строгих, почти пуританских нравов.

Но сама Виктория частенько была непредсказуема. Взяла, например, однажды и распорядилась заменить туалетную бумагу во всех бесчисленных клозетах королевских дворцов газетами — за сохранение лесов и дворцового бюджета боролась.

Считается, что восемь процентов, — доля эксцентриков в списке — это в несколько раз выше, чем в среднем по стране. И это о многом говорит.

Для эксцентриков характерен высокий IQ — коэффициент интеллекта. У них развито чувство юмора, они в целом счастливее, удовлетвореннее среднего англичанина, хотя часто одиноки или имеют «странные семейные отношения». Долго живут. И при этом часто отличаются детским эгоцентризмом.

Кто-то из журналистов написал: «Не хотел бы я с эксцентриками тесно общаться. А вот читать про них, наблюдать с некоторого расстояния — это замечательно!»

Нет, они вовсе не спасители человечества. Не герои, не пророки и не оракулы. Но их существование жизненно важно для развития общества, для того, чтобы компенсировать английское стремление к порядку, к регламентации (чтобы все было по правилам), к конформизму.

Это как английский сад — компромисс между естественностью и искусственностью во имя итоговой гармонии. Вот маленький отрывок из речи первого президента английского Клуба эксцентриков — речь эта была произнесена двести тридцать лет назад, но ничуть не устарела.

«Взгляните на эксцентрическое колесо в паровом двигателе. Какого движения вы могли бы добиться без эксцентричности? Оно оставалось бы недвижимым! Так же дело обстоит и в обществе — мало будет в нем движения, если не дать волю свободной и ничем не ограниченной эксцентричности. Давайте же поощрять ее и использовать ее силу!»

В те же годы Николай Михайлович Карамзин поражался британской «страсти к дуракавалянию» и тому, что англичане «ни перед кем не отчитываются». А ведь он подметил таким образом важнейшую связь — между эксцентризмом и свободой.

Великий английский пророк и проповедник свобод середины XIX века Джон Стюарт Милль пользовался большим уважением современников. Его памфлет «On Liberty» («О свободе») стал классикой при жизни автора.

Правда, Милль почитался немного чудаком, например всех удивил, когда объявил, что все человеческие расы равны между собой. Эк куда хватил, надо же додуматься до такого! — крякнули современники, но простили ему такую странную мысль.

Милль очень беспокоился, что число эксцентриков в стране падает, считал, что это может иметь роковые последствия для будущего нации. Он был уверен, что снижение их числа в обществе усилит страсть англичан к прецеденту, обычаю, традиции, может помешать обновлению, инновациям. Без эксцентриков Англия превратится в застойное болото. Милль даже вывел некую математическую закономерность. «Количество эксцентричности в обществе обычно пропорционально количеству одаренности, умственной силы и отваги, которым данное общество располагает», — писал он.

Эксцентрик — это значит «стоящий за пределами центра, идущий прочь от него». Эксцентрик — человек, не стесняющийся своих импульсов, дающий им волю, не беспокоясь о том, что могут подумать окружающие.

Эти импульсы безвредны и не попирают мораль. В противном случае подобные люди называются уже не эксцентриками, а преступниками, садистами и опасными извращенцами, по отношению к которым англичане ничуть не более терпимы, чем жители континента. Но необычное, странное, особое само по себе здесь, в Англии, не отпугивает и не вызывает раздражения.

Интересно, что советское общество не выносило ни малейших отклонений от нормы. Впрочем, и в постсоветские времена не так уж много в этом отношении изменилось.

Помню, как-то в девяностые годы я высказал своим британским коллегам-русистам сомнение: стоит ли употреблять гулявший тогда в российской политике термин «депутат-эксцентрик» для описания членов Государственной думы? Если сами депутаты так говорят про коллег или даже про самих себя, то ради бога. Почему бы их не процитировать? Но от имени Би-би-си, в авторском тексте журналиста, лучше не надо. А то кое-кто может нас обвинить в предвзятости. «Почему? — удивились коллеги. — Мы же иногда говорим что-то подобное про некоторых английских парламентариев, и никто не обижается. Разве в этом есть что-то пренебрежительное?»