Иностранец ее Величества - Андрей Остальский

Так вот, этот Дезертир подвел мощную антиглобалистскую и антикапиталистическую базу под свой образ жизни. А жизнь его состоит не только из постоянного, доведенного до совершенства воровства в супермаркетах. Не чурается он и копания в мусоре (для этого тоже есть свой изящный термин — scavenging), и ночевок на свежем воздухе. Принципиально не платит этот Дезертир также и за услуги транспорта. И вообще ни за что не платит и нигде не работает, нигде нисколько не старается! То есть уклоняется по большому счету.

И вот под его влиянием немалое число молодых и не таких уж молодых людей стали предаваться шоплифтингу (почему-то питание отходами и спанье на голой земле несколько менее популярны). Среди шоплифтеров есть и рабочие, и инженеры, и представители сферы услуг, и, разумеется, студенты. И кстати, насчет молодости: по сведениям той же «Дейли телеграф», была задержана ну очень немолодая женщина, пойманная с поличным при воровстве продуктов питания. Объясняя свой поступок, она ссылалась на нищету и преклонный возраст. Но при этом интересны два обстоятельства: во-первых, она была вполне в своем уме, никакого там альцгеймера или продвинутого склероза. И во-вторых, в кошельке у злоумышленницы при обыске обнаружили триста фунтов наличными.

Без ответа остался вопрос, было ли это преступным дебютом или, наоборот, просто на старости лет дама проявила небрежность и впервые попалась? Впервые за всю жизнь — за все свои девяносто восемь лет.

Недостаточно, наверное, старалась.

Сегодня пятница, но не простая. Замечательна она тем, что Амире Роберте Мариам не надо надевать на себя надоевшую школьную форму, и даже сине-красный галстук не придется завязывать. Сегодня в школе Святой Энсвиты Фолкстонской объявлен «пижамный день».

Полнейшая потеха наблюдать, как Амира серьезно рассматривает себя в зеркале, а потом готовится к выходу на улицу в пижаме, накинув для тепла и из соображений гигиены сверху тонкий плащ. Некоторые ее товарки предпочли натянуть поверх пижамы банный халат и так шествуют по городским улицам. Но на мой вкус это уже некоторый перебор… Ну в самом деле, не предназначен же банный халат для хождения по улицам! Но с другой стороны, и пижама изначально не предназначалась для учения в школе. Мне невольно вспомнилось, как в Багдаде вечерком некоторые тамошние джентльмены имели привычку выйти в пижаме на улицу и даже в кафе в таком виде могли заглянуть, выкурить кальянчик. Но там это давняя традиция, ничего в этом на Востоке не видят смешного и хохмаческого. А здесь, в английской провинции, — другое дело.

Причем в школе за эту привилегию надо платить: сдать один фунт на благотворительные цели — в помощь африканским детям, кажется.

Но если не сдашь, то ничего тебе за это не будет. Не отправят назад домой в школьную форму переодеваться.

Так что это так, добровольно-принудительно.

И вообще все это не только ради сбора денег делается. Учат заодно детей, во-первых, юмору, а во-вторых, терпимости к странному, непохожему.

— Как ты думаешь, — спросил я Амиру на следующий день, — зачем нужен этот «пижамный день»?

Она немного подумала, ответила твердо:

— For fun. (То есть смеха ради. Или для веселья, для развлечения.)

На эксцентрика не выучишься, это или дано или не дано от природы. Но для того, чтобы эксцентрики существовали и процветали, общество должно относиться к ним без раздражения, даже с улыбчивой симпатией.

И вот этой терпимости можно научить.

Решительное отличие Англии не только от России, но и почти от всего остального мира заключается в нежном и бережном отношении к своим эксцентрикам. Ими дорожат как талисманами нации. И такую фразу я слышал: «Мы любим странное, мы ведь англичане».

Но эту любовь, конечно, надо воспитывать с младых ногтей.

Ходит по городу Фолкстону некая экстремалка, одетая в любую погоду, в жару и холод, в одно и то же глухое черное платье. На лице — устрашающая грубая белая маска: густой слой грима, белил или бог его знает, как это называется. Пугающе красно-кровавые губы и черным намалеванные глаза. А на платье — великое множество каких-то ярких ленточек, значков и бубенчиков. И на широкополой шляпе тоже колокольчики висят.

Ходит медленно, торжественно: марширует, а не ходит. Бубенчики звенят, предупреждая о ее приближении. Но главное не это, а то, что никто на нее никакого внимания не обращает. А если и обращает, то виду не подает. Амира тоже уже к ней привыкла, воспринимает как часть действительности. Ну, бывают, значит, и такие вот тети.

Ходит такое чучело и ходит. Нормально. Ненормально и неприлично было бы открыто на нее глазеть, смеяться, показывать пальцем или кивать. Или даже шептаться у нее за спиной. Я же всегда слегка теряюсь: здороваться с ней или нет? Ведь я уже тысячу раз ее встречал, и много раз она мимо нашего дома шествовала. И пару раз даже останавливалась рядом и пыталась что-то сказать. Похвалить как-то наши садоводческие усилия, кому-то даже в пример, кажется, поставить.

А с ней ведь какая дополнительная проблема? Молчаливый всеобщий договор «не здороваться чтоб» основан на одном небольшом допущении. Даже если вы в сотый раз влезаете вместе с одним и тем же человеком в один и тот же вагон, все равно вы можете сделать вид, что друг друга не узнаете. Очень удобно, дает вам обоим возможность избежать неловкого, натужного разговора. Все компьютеры чуть-чуть друг на друга похожи, разве нет? Все люди в вагоне с портфелями или сумками, у всех напряжение на лицах, на работу спешат… Можно теоретически и не узнать.

Но с этой тетей-то как? Бывало, иду домой со станции и уже метров за двести вижу чучело в черном платье, а вскоре и колокольчики слышу. Как тут притвориться, что такое не узнаешь? Идем мы с ней друг другу навстречу, и с каждым шагом все мучительнее выбор: здороваться с психованной или нет? Может, просто головой кивнуть? А как она на это отреагирует, не обидится ли?

И вот я так шел в очередной раз, мучился, и вдруг меня осенило: может, это все и делается, все это представление ставится специально, чтобы спутать ее нельзя было ни с кем и никогда…

Идет, матушка, по городу, звенит своими колоколами… Написал я это и вдруг подумал: а что, если она — мужик? А что, вполне даже возможно, ведь гендерная составляющая здесь совсем не существенна… Да и какая разница, в общем-то… Динь-динь.

Голос у нее такой — нет гарантии, что женский. Судя по тем полутора фразам, которыми она (будем считать, что все-таки она) комментировала мои хозяйственные старания.

Как же так, скажет поднаторевший в английских правилах читатель, разве на нее (или на него?) не распространяется великий запрет на разговоры с незнакомцами?

Распространяется, разумеется. Обычно английские эксцентрики проявляют свою странность в чем-то одном, а во всех остальных отношениях они еще те педанты.