Этюды Черни - Анна Берсенева

Никаких вкусов и запахов Саша уже не чувствовала. Только взгляд в тарелку позволил ей понять, что в супе наличествуют креветки и грибы. Ну, и травяной стебель из пакета, что принес Сергей.

– Приятный супчик, – еле сдерживая смех, сказала Саша.

– Чтобы смягчить остроту, можно добавить кокосовое молоко, – предложила Ирина Алексеевна. – Оно вот здесь, в соуснике.

«Да, обед в этом доме явно не рискует превратиться в рутину, – подумала Саша. – Как ей, интересно, удается оставаться такой инопланетянкой? Это здесь-то, теперь-то!»

Еще через пятнадцать минут она поняла: для того чтобы оставаться такой посреди не располагающей к тому действительности, эта загадочная женщина не прилагает никаких усилий, это дается ей само собою.

Ирина Алексеевна спрашивала, какова погода в Вене, была ли Саша на выставке Рафаэля в Лувре, и, в отличие от Саши, знала, что выставка эта продлится до февраля… Все, что составляло содержание сегодняшнего дня, его волнение и воодушевление, развеялось от разговора с нею как дым, будто не существовало вовсе.

Как ни странно, Саша этому обрадовалась.

«Хорошая инъекция безмятежности, – подумала она. – Необходимая».

Разговоры о Рафаэле в Лувре и погоде в Вене, которые должны были бы показаться отвлеченными, такими не казались, потому что такими не были. Ирине Алексеевне действительно было интересно разговаривать об этом и только об этом. Так же, как интересно ей было готовить огненный том ям; наверняка интереснее, чем обыкновенный рассольник.

Своей инопланетностью эта женщина каким-то загадочным образом возвращала окружающих с небес на землю.

Да и то уж было хорошо, что от острого супа выветрилось из Сашиной головы опьянение, в последнее время ставшее привычным и желанным.

Никому Саша в этом не призналась бы, но себе-то и признаваться не надо, про себя-то и так знаешь, что жизнь твоя совершила поворот, какого ты никогда не ожидала, что ежевечернее легкое забытье с каждым днем наступает у тебя все раньше и становится все менее легким…

Летний приезд родителей, приведший Сашу в Москву, отодвинул мысли о собственной жизни – те мысли, которые она от себя безуспешно гнала, – но отодвинул ненадолго. Родители вернулись в швейцарскую деревню, к своему коллайдеру, и страшный вопрос – чем наполнять каждый день жизни? – встал перед Сашей снова со всей его жуткой невозмутимостью. И с неотвратимостью.

От неотвратимости она как раз и пыталась уйти. Это оказалось непросто, это требовало немалых сил, воли, и бегство от неотвратимости сделалось теперь основным содержанием ее жизни.

Некоторое время она еще размышляла, чем ей заняться. Можно было продолжать частные уроки пения. Не все же ученики окажутся Мариями Таллас. Приложив некоторое усилие, можно было бы, вероятно, давать такие уроки и в консерватории: и деда ее там еще помнили, и собственное ее имя что-нибудь да значило.

Но зачем?

Зачем, если ни разу за все время своих занятий Саша не почувствовала, чтобы они наполнили ее жизнь хоть каким-то смыслом? День, когда она ожидала учеников, встречал ее тем же гнетущим ощущением, что и день, от них свободный.

Необходимость иметь верный ежемесячный доход никакого смысла в ее работу не вносила тоже. Она понимала, что в любую минуту может сдать внаем свою квартиру в Париже, и в сочетании с банковскими процентами это даст ровно столько денег, сколько ей требуется на повседневную жизнь.

Ирина Алексеевна была права: Саша действительно знала цену бриллиантовым булавкам и шубам в пол. Для того чтобы и бриллианты, и шубы приносили радость, в жизни уже должен был наличествовать смысл, сами по себе они источником смысла и радости быть не могли.

Попросту говоря, булавка заставляла собой любоваться, когда Саша прикалывала ее к концертному платью, представляя, как бесчисленные огоньки рассыплются от бриллианта по сцене. А шуба – когда она надевала ее на свидание или на тот же концерт. Снег летит с небес, и мороз покалывает щеки, и звуки музыки встречают на пороге, и долго поцелуй сияет на морозе, и дева русская свежа в пыли снегов…

Отдельно от поцелуя на морозе, отдельно от музыкальных фраз, доносящихся из-за дверей, когда идешь по коридору мимо репетиционных комнат, – шуба нужна была не больше, чем телогрейка.

Поразмыслив таким образом неделю, Саша позвонила агенту по недвижимости и попросила, чтобы он нашел жильцов в ее квартиру на бульваре Пуассоньер. Тот же самый парижский агент и покупал для нее эту квартиру три года назад, и, уговариваясь с ним теперь о том, какую назначить помесячную плату, Саша вспомнила, с каким нетерпением, с какой радостью ожидала тогда этой покупки.

В основе ее желания непременно иметь собственную квартиру в Париже лежала история, о которой она постеснялась бы кому-нибудь рассказать. Наивна была связь между этой несерьезной историей и таким серьезным поступком, как покупка недвижимости.

Саша приглашена была в гости к скрипачу из оркестра Гранд-опера; он собирал друзей незадолго до Рождества. Вечер был тихий, теплый. Саша шла по набережной Сены. У моста Альма она свернула на тихую авеню Франклин Рузвельт, которая вела к Елисейским Полям. Светились окна маленьких особняков, витрины кафе в глубине улицы казались фонариками, расставленными под деревьями.

Тротуар был узок, и прохожим приходилось уступать друг другу дорогу. Саша сделала шаг в сторону, чтобы ее могли обогнать папа с сыном, которые не торопясь шли за нею. Они поблагодарили ее, улыбнулись и пошли дальше. Саша смотрела им вслед. Папа был такой же тихий и милый, как эта улица. Он был молод, а сын мал. Папа нес прозрачный пакет, наполненный водой, в которой плавала серебристая рыбка. Не аквариумная, а самая обыкновенная, вроде плотвы.

«Где они ее взяли, в Сене, что ли, руками поймали?» – подумала Саша.

Да, возможно. Мальчик смотрел на отца с восторгом и счастьем.

Она представила, как придут они сейчас домой, откроют дверь в свою квартиру, наверное, такую же тихую и милую, как они сами, выпустят рыбку в аквариум или просто в банку и, затаив дыхание, станут следить, как она плавает.

Она поняла, что многое отдала бы за это чувство: прийти таким вот теплым предрождественским вечером в свою парижскую квартиру, открыть дверь своим ключом…

Теперь квартира на бульваре Пуассоньер сдавалась, и на деньги, которые это приносило, можно было жить в Москве без особенных хлопот. Если у тебя нет особенных стремлений. У Саши их не было, и она жила как жила, как многие живут: день да ночь – сутки прочь. Она понимала, что вынырнуть из такой жизни с каждым днем будет все труднее… Но вместе с этим понимала и другое: что между попытками плыть по течению или против течения разница для нее теперь невелика.

Люди меняются. Кто это сказал? Да, Сергей – только что. Вот и она переменилась, и надо честно принимать эту перемену. И незачем больше уговаривать себя, будто дело только в потере голоса, а если бы он вернулся, то все бы и наладилось. Изъян, который она в себе обнаружила, с наличием или отсутствием голоса никак не связан. «Не превозносится, не ищет своего…»