Этюды Черни - Анна Берсенева

– Я очень рада была с вами познакомиться, Саша, – сказала Ирина Алексеевна, вставая из-за стола. – А теперь, с вашего позволения, я пойду к себе. Сейчас будет звонить моя приятельница. Сегодня суббота, а по субботам мы с ней в это время обычно болтаем.

Она одарила Сашу последней безмятежной улыбкой и ушла.

Саша сразу протянула руку к коньячной бутылке. Понятно было, что пора уходить, и ей не хотелось уходить с ясной головой. Зачем ей ясная голова этим вечером? Чтобы отчетливо понимать, что тысячи таких же вечеров ожидают ее впереди? И почему то, что она не хочет об этом думать, следует считать малодушием? Она просто не хочет об этом думать.

– Вы были в Гранаде? – спросила она.

Почему-то показалось, что, отвечая, Сергей не заметит, как она наливает себе коньяк.

– Да. – Он взял у нее из рук бутылку и налил ей и себе. – А как вы догадались?

– По серебряному гранату.

– А!.. – Он улыбнулся. – Я про него и забыл уже. Хотя тянуло меня туда страшно, в Испанию.

– Почему именно в Испанию?

Она выпила коньяк, стараясь, чтобы ее движения не выглядели слишком поспешными.

– Из-за Дон Кихота.

– Тогда уж не в Гранаду, а в Ла Манчу надо было ехать.

– В Ла Манче я тоже был.

– Для вас, наверное, имеют значение красивые и неважные вещи.

«Выпить еще? – подумала она, рассеянно произнося это. – Да, выпить и уйти».

– Это какие же?

Он придвинул к ней блюдо, на котором были разложены яркие овощи.

– Вроде этой булавки. – Саша выдернула ее из ворота свитера и воткнула в скатерть рядом со своей тарелкой. Бриллиант покачивался, и казалось, будто он сползает вниз, как слеза по щеке. – Она будит воображение. Лезут в голову всякие красивые глупости. Я потому ее и купила, ваша мама правильно догадалась.

– Мне тоже лезли в голову всякие красивые глупости, когда я на эту булавку смотрел, – кивнул Сергей.

– Например?

Саша быстро налила себе еще коньяку и выпила. Зачем делать вид, будто она хочет растянуть удовольствие? Она хочет опьянеть настолько, чтобы уснуть сразу, как только окажется дома.

– Например, что я спас девушку от дракона. Как доблестный испанский рыцарь. В Пиренеях тоже есть такая легенда, про дракона и рыцаря, не только у нас, знаете?

– Она у всех есть. Красивый бродячий сюжет.

Зря она усмехнулась. Над ним нет причин иронизировать. «До полуночи мы украдкою утешалися речью сладкою…» Он хороший человек, но и причин сидеть с ним до полуночи у нее нет тоже.

Саша снова приколола булавку к свитеру, достала из сумочки телефон и вызвала такси.

– Я вас провожу, – сказал Сергей.

– Если только до машины. До дому – никакого смысла нет. Такси до подъезда довезет.

– Вы далеко живете?

– На углу Малой Бронной и Спиридоньевского.

– В доме Госстраха?

– Да.

Саша не удивилась тому, что он знает, как называется дом. Она не зря выпила последний бокал. Равнодушие ко всему и вся наконец охватило ее. Значит, сон придет легко и скоро.

Из-за двери комнаты, в которой жила Ирина Алексеевна, доносился ее оживленный голос. Как с другой планеты.

Свет в прихожей казался тусклым. Шуба, которую Сергей подал Саше, тоже выглядела тусклой и какой-то усталой.

И усталой, ко всему безразличной выглядела Москва, которая совсем недавно шумела, спорила, возмущалась – кипела жизнью.

– Может, я все-таки поеду с вами? – сказал Сергей, открывая перед Сашей дверцу такси.

Она покачала головой. У нее не было сил объяснять, почему она этого не хочет. Еще один человек коснулся ее жизни и прошел дальше, в свою. Мало ли их было? В сущности, только они и были.

Отец бреется, глядя в тусклое маленькое зеркало. Мыльная пена падает в таз, стоящий на табурете. Поверхность воды в тазу подернута тонким ледком. Пена очень густая, но отец совсем ее не боится. А ведь она может попасть в глаза, и будет щипать! Но – не боится. Он герой! Он высокий, широкоплечий, лучше всех стреляет из пистолета и не боится ничего.

В отличие от многих людей, Сергей мог точно назвать минуту, начиная с которой осознавал себя и помнил. Это была та минута, когда он впервые увидел, что отец совершенно не боится мыла. Сергею было тогда два года, это он тоже знал точно, потому что, когда ему стало два с половиной, они переехали из очень холодной местности в очень жаркую, и не могло уже быть льда на воде в тазу, стоящем в комнате.

Но и крана, из которого текла бы вода, в их комнате не было. Его не было ни в одной из комнат, где они жили, постоянно переезжая с места на место. Сказать «из города в город» было невозможно, потому что все это были не города, а ракетные точки.

Но где бы они ни находились, каждое утро начиналось неизменно: отец бреется, не страшась кусачей мыльной пены, а Сергей смотрит на него с восхищением.

Отец был той точкой жизни, в которой неизменность соединялась с переменами.

Вообще же Сергей с детства знал, что ни к чему внешнему привязываться не стоит. Никто не говорил ему об этом – он понял это сам.

Лучший друг Кирилл забудет тебя через неделю после того, как ты уедешь из этого военного городка в другой, и тому, что он обещает писать тебе каждый день и сообщать, что делает без тебя Тамарка, в которую вы с ним оба влюблены, – верить не надо. Не будет Кирилл тебе писать. И в Тамарку влюбляться тоже не стоит, хоть она и самая красивая девчонка в классе. Потому что через полгода или через год, это не имеет особого значения, будет другой класс и другая красавица, такая же непостоянная, как и прежняя, и никогда ты не узнаешь, была ли она непостоянна по природе своей или из-за не зависевшего от нее и от тебя расставания.

Сергей понял это примерно классе в пятом. И сразу же его жизнь стала проще и одновременно интереснее. Раньше перемены – места жизни, друзей, привязанностей – пугали его и мучили, но как только он понял, как вести себя перед их суровым лицом, то стал неуязвим.

Отношения с одноклассниками сделались ровными и доброжелательными. Та степень теплоты, которую они могли дать ему, постороннему человеку, вполне его устраивала, потому что он не ожидал большего.

Отношения с девочками, которые ему нравились и которым нравился он, тоже стали доставлять одну только радость. Вероятно, девочки чувствовали, что Сергей не привязан к ним слишком крепко, и это, во-первых, интриговало их, а во-вторых, не налагало на них каких-либо обязательств, которых им в дни их детства и отрочества совсем и не хотелось.

Если в таком отношении к людям и была некоторая холодность, то все-таки настоящий, глубокий жизни холод, тот, о котором Пушкин писал в «Евгении Онегине», Сергея не охватил. Слишком велик был его интерес к жизни. Он занимался спортом, много читал, особенно книг по истории, которая увлекала его чрезвычайно. Оказываясь в новой школе, он каждый раз записывался во все кружки, чтобы попробовать себя во всем, что может быть интересно человеку, и интерес к чему-нибудь обнаруживал в себе непременно.