Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза

метелицу. Яков Петрович все время ехал впереди, вдруг остановился, осмотрелся и заметил, что отряд идет не туда, куда следует. Проводник рассердился, стал показывать, что дорога та самая. «А где сухое дерево, которое должно быть вправо от дороги?» – спросил Бакланов. Тут проводник припомнил, что действительно надо быть сухому дереву. Пластуны разыскали настоящую дорогу, а казаки решили между собой, что, значит, Бакланову «так уж дано знать дороги, где он никогда и не бывал».

А сколько раз случалось, что только беззаветная храбрость Бакланова могла выручить его донцов, уже достаточно обстрелянных и обвыкших в Кавказской войне! В конце 1850 года отряд, под начальством отважного Майделя, выступил в ауховские аулы. В отряде находилось 5 батальонов пехоты, 8 орудий, донцы Бакланова и гребенские казаки.

Шли сначала шибко по ровной открытой дороге между речками Ярык-су и Ямань-су. Дальше пришлось взбираться по извилистой тропинке на высокую крутую гору; наверху горы торчали толстые бревенчатые ворота с железными запорами; вправо и влево от ворот тянулись глубокие канавы, обнесенные колючим плетнем и спускавшиеся в мрачные расщелины, обойти которые нельзя было никак. Лихие кабардинцы перескочили через плетни, а в это время казаки разнесли ворота. Однако убежавшие горцы успели поднять тревогу, прежде чем явился Бакланов. Аулы оказались пусты, жители убрались сами и угнали стада в лесные трущобы; остались защищать свои гнезда только самые отчаянные. Три аула были выжжены, отряд стал отступать, но тут-то и начиналось дело. Горцы имели обыкновение всегда провожать отступавшие отряды, и такое отступление считалось самым опасным. Когда пришлось проходить той же узкой долиной между двух речек, чеченцы засели в лесистых оврагах, справа и слева, откуда стреляли в перекрест; конница наседала сзади. Бакланов скомандовал казакам «стой!», но конные чеченцы, знавшие хорошо, чего надо ожидать, мигом исчезли. Тогда он переменил фронт налево в карьер, выхватил у ординарца значок и, крикнувши: «С Богом, за мной!», – ринулся с кручи прямо в лесистый овраг, где протекала Ямын-су. Не только горцы, но даже наши кабардинцы, ко всему привыкшие, остолбенели при виде такой отваги. У всех захватило, что называется, дух. Когда горцы опомнились, то стали сбегаться, чтобы взять казаков в шашки. Бакланов уже приказал спешиться: в темном овраге завязалась рукопашная на жизнь и смерть. Во время этой ожесточенной борьбы Бакланов замечает, что около сотни горцев засели в сторонке, на высоком кургане, откуда безнаказанно расстреливали его сотни. Он сейчас же отделил 50 казаков с приказанием сбить чеченцев. Подбежали донцы к кургану и залегли: никто не решался подняться первым на верную смерть. Гнев, негодование исказили лицо Бакланова, как тигр, бросился он к ним, поднял с земли и, выхватив шашку, сам вскочил наверх с криком: «Вперед!». Курган был очищен, после чего все горцы, бывшие в деле, шибко отступали. За эти дела Яков Петрович получил чин полковника. Еще более высокою наградой можно считать, что когда на смену 20-му прибыл с Дона 17-й полк, то Бакланов был оставлен на Кавказе, с назначением командовать этим новым полком.

– Что, каков наш командир? – спрашивали молодые у старых сподвижников Бакланова.

– Такой, что при нем отца родного не надо. Если есть нужда, иди прямо к нему; поможет и добрым словом, и советом, и деньгами. Простота такая, что ничего не пожалеет, последнюю рубашку снимет, а тебя выручит. Но на службе, братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего асмодея: шаг назад – в куски изрубит!..

С любовью, с отеческою нежностью провожал Яков Петрович старых станичников, верных боевых товарищей на родину. С правого до левого фланга все плакали, когда он объезжал их на прощанье. Многие просились остаться в 17-м полку, и просьбу их уважили; они дали хорошую закваску молодым станичникам, так что обучение полка по новому пошло гораздо скорее, чем в первый раз. Да и дела Шамиля в ту пору были плохи. Наши рубили широкие просеки в лесах, мало-помалу, углублялись в лесистые, доселе недоступные горы.

В Куринском ежедневно, начиная с Нового 1852 года, барабаны поднимали ранним утром все укрепление на ноги. Очередные роты налегке, без обозов, выступали в лес, на то место, где кончилась вчерашняя рубка. Бакланов уезжал вперед с пластунами, осматривал местность, еще закрытую предрассветным туманом, расставлял аванпостную цепь и сам же указывал места для работы. Затем он поднимался на высокий курган, откуда наблюдал в подзорную трубу, что делают в своих завалах горцы. Они уже привыкли узнавать его фигуру в косматой папахе, с накинутым на плечи бараньим тулупом. Вот выезжают с их стороны конные: лица у них укутаны белыми башлыками, сами они статны, одеты по-ухарски, оружие богато – это абреки. Они, наверно, засядут в кустах и будут палить; другие станут задорно кружиться возле кургана, выкликая: «Боклю, такой-сякой, чего стоишь? Пошел домой!». Если нашим удастся снять такого молодца, у них начнется суматоха: бросятся поднимать убитого, послышится ругань, проклятия; случались схватки, но чаще всего дело кончалось перестрелкой. Вечером отряд возвращался в Куринское. Уже наши готовились к переходу через реку Мичик, как тут вышел наружу коварный умысел имама.

Однажды вечером явился к Бакланову лазутчик и рассказал, что Шамиль вызвал из гор стрелка, родом тавлинца, и взял с него клятву на святой книге, что он убьет Боклю; но что старики-чеченцы мало доверяют искусству тавлинца, считают его хвастуном, проходимцем. Когда он не в меру расхвастался, старики ему сказали: «Ты говоришь, что разбиваешь яйцо на лету за 50 шагов; может быть, это и правда, мы не знаем; но тот человек, в которого ты будешь стрелять, при нас разбивал муху на полтораста шагов… Смотри же, если промахнешься, Боклю положит тебя на месте». – «Я, – ответил им тавлинец, – за всю свою жизнь сделал один промах, да и то, когда был семилетним ребенком». Так передавал этот разговор верный лазутчик Али-бей.

На другой день, как ни в чем не бывало, Бакланов стоял на своем месте. Он сейчас же заметил, что впереди, за гребнем старой батареи, мелькнула сначала черная шапка, потом блестящий ствол, наконец раздался выстрел. Когда тавлинец поднялся до пояса, то с ужасом увидел, что его враг сидит на коне, цел и невредим. Тавлинец быстро опустился, чтобы снова зарядить ружье. Тогда уж Бакланов совершенно спокойно вынул ногу из стремени, положил ее на гриву, оперся локтем и приготовил штуцер; он был теперь уверен, что тавлинец промахнется. Действительно, вслед за его выстрелом Бакланов послал свою пулю; татарин только взмахнул руками: пуля прошла у него меж бровей. Бакланов спокойно