И снова Оливия - Элизабет Страут

Он встал, взял еще одну бутылку, перелил виски в опустевший графин, затем отправился в туалет, где закапал мочой пол, словно дряхлый старикан. Выходя, он увидел себя в зеркале: он и есть дряхлый старикан. Наполовину лысый, с бесформенным выпирающим носом – этот человек в зеркале не имел ничего общего с тем мужчиной, каким он был, когда встретил Илейн. Джек сел в кресло и отхлебнул виски. Но каким он был тогда? Мужчиной много старше Илейн, считавшим ее неотразимой, мужчиной, которого завораживали ее остроумие, ее молодость, – и чем, скажите на милость, эта история отличается от многих других, точно таких же глупых, жалких историй? Ничем. В этой истории не было ничего особенного – кроме того, что приключилась она не с кем-нибудь, а с Джеком. И закончилась, как всегда заканчиваются истории такого сорта. Он до сих пор поражался изворотливости Илейн. Надо полагать, она использовала его с самого начала. Бетси так и сказала, когда он признался ей в связи с Илейн, – он стоял на кухне в их доме в Кембридже, и его колотило.

Лицо Илейн сегодня, припомнил он, удивило его своей холодностью. Ее макияж был чересчур идеальным, и от этого тоже веяло холодком. И вдруг он сообразил: но я – тоже холодный человек. Возможно, эта холодность в ней и привлекала его на подсознательном уровне. Бетси не была холодной – разве что по отношению к нему. Она была приветливой и нравилась людям.

Ох, Бетси!..

Бетси, прочитавшая все до единой книги Шарон Макдональд. Как же ему хотелось, чтобы вот сейчас Бетси была рядом с ним, и неважно, что он находил ее нудной, неважно, как невысоко она его ценила, – наплевать, лишь бы она сейчас была с ним. Бетси, мысленно взывал он, Бетси, Бетси, Бетси, ты не знаешь, как я по тебе скучаю!

И он скучал. И не только сегодняшним вечером. Иногда по ночам – и нередко, – пока Оливия храпела в их постели, он усаживался на крыльце и плакал полупьяными слезами, потому что хотел, чтобы на месте Оливии была Бетси. В такие моменты он думал, что Оливия говорит только о себе, сознавая, впрочем, что это не стопроцентная правда, но в такие ночи ее неиссякаемый интерес к собственной особе раздражал Джека… Или же ему просто хотелось поговорить о себе? Да, Джек не дурак. Он понимал, что они с Оливией во многом схожи. Он понимал, даже сейчас, сердясь и горюя, что их брак с Оливией очень удачен: хорошо стареть рядом с женщиной, такой… такой Оливией.

* * *

Но в голове его сейчас царила Бетси, с ее неброской привлекательностью, ее простодушием, хотя простушкой она не была, отнюдь. Не моргнув глазом она приняла как данность то, что их дочь – лесбиянка, и даже завела любовника (ох, Бетси!) – нет, Бетси была далеко не проста. И этой ночью Джек многое бы отдал, чтобы она не умерла, чтобы по-прежнему была рядом с ним. Это озадачивало его, но не слишком, потому что они разрушили свой брак, но не до конца, им часто было весело вместе, нежность друг к другу они тоже испытывали, и эти моменты вспоминались ему сейчас. Вот он жарит блины в выходной, и они, все трое – Бетси, Кэсси и он, – едят их за кухонным столом и смеются. А вот его жена, хмурясь, укладывается в постель и внезапно улыбается ему – и сердце у Джека бешено забилось, потому что он действительно любил ее такой, а теперь ее нет. Но они таки загубили попусту все, что между ними было, не ведая, что творят.

О романе Бетси с Томом Гроджером Джек не знал, что и думать. Но сошлись они явно задолго до того, как он связался с Илейн. И теперь, сидя в кресле, пялясь в непроглядную ночь за окном, такую темную, что не различить ни деревьев, ни поляны, Джек скрестил руки на груди и тихо произнес вслух:

– Бетси, зря ты это сделала, ох зря!

Но Бетси умерла. А он нет.

* * *

Джек едва не заснул в гостиной. Но в конце концов дотащился до спальни и лег в постель рядом с Оливией; спит она или нет, он проверять не стал.

Ему снились Бетси и Кэсси – дочка еще маленькая, и мать держит ее за руку, а он смотрит на них сзади. И вдруг они оборачиваются и машут ему, и он так счастлив – счастлив – и подбегает к ним, но обнаруживает только Кэсси, а затем и она исчезает, и Джек оказывается на огромной скале, круглившейся, словно это сама планета Земля или Луна, и Джек догадывается, что остался один в целом свете, в полном одиночестве на этой скале, и его охватывает ужас, непередаваемый. Джек проснулся с криком, не понимая, где находится.

– Джек, – окликнула его Оливия, садясь в постели.

– Оливия, – простонал он, – где я?

– Все в порядке, Джек, – невозмутимо ответила она, – идем.

Она повела его по второму этажу, затем вниз, в гостиную, показывая дом, где он живет, он покорно озирался, но растерянность и страх не покидали его; даже слушая Оливию, ее спокойный голос, он чувствовал себя один на один со своим кошмаром.

Как обычно и бывает в подобных случаях.

В июле Джим и Хелен Бёрджесс вылетели из Нью-Йорка в штат Мэн, они везли своего старшего внука Эрни, семилетку, в летний лагерь. В Портленде они взяли напрокат машину, а когда доставили мальчика в лагерь и двинулись дальше, Хелен всплакнула – ребенок слишком маленький, твердила она, чтобы уезжать из дома на целый месяц; Джим в ответ уверял, что с пареньком все будет нормально. Направлялись они в Кросби, где жил Боб, брат Джима, со своей второй женой Маргарет. Прежде Хелен видела Маргарет лишь однажды, сколько-то лет назад, когда Боб привозил ее в Нью-Йорк, и Хелен поняла – трудно было не понять, – что город Маргарет категорически не понравился. Нью-Йорка она боялась – боялась всего вокруг! – и впоследствии Боб приезжал к ним один примерно раз в год.

В штате Мэн Хелен не была лет десять, и когда они въехали в Кросби, она с любопытством смотрела по сторонам. Они проехали по побережью. На островах сосны, тонкие, прямые, и вода в заливе сверкала как сумасшедшая, потом появились дома – дощатые, но и кирпичные тоже. Солнце сияло, и на Мэйн-стрит устроили нечто вроде ярмарки, и люди расхаживали между палатками.

– Здесь довольно мило, – сказала Хелен.

– Да, неплохо, – согласился Джим.

Дом Боба они нашли без труда, он стоял на краю Мэйн-стрит, большой старый кирпичный дом в четыре этажа. Теперь он был кооперативным, и Хелен, взбираясь на крыльцо под полуденным солнцем, радовалась, что приехала сюда. Но когда она увидела Маргарет, ее чуть удар не хватил: Маргарет – некогда блондинка с пышными, несколько неряшливо уложенными волосами – стала совсем седой, коротко стриженные волосы едва прикрывали уши.

– Привет! – сказала Маргарет, и Хелен поцеловала ее в щеку, оставив след от губной помады, который она попыталась стереть пальцем.

– Упс, – сказала Хелен.

– А, ерунда, – ответила Маргарет, и Хелен с Джимом последовали за ней по невероятно крутой лестнице; по пути Маргарет сообщила, что Боб отправился за вином и скоро вернется.

Ковровая дорожка на лестнице была серой и грязной, что удивило Хелен; она удивилась еще больше, когда вошла в квартиру – скорее, в квартирку, крошечную, всего из двух комнат, причем одну из них отвели под кухню, как-то странно меблированную: кушетка и два кресла в тон, на вид старье старьем, с желтоватыми потертостями на красной обивке, а рядом малюсенькая гостиная. Вроде бы имелась еще и спальня пролетом выше – по крайней мере, из гостиной куда-то наверх вела лестница, но Маргарет не пояснила, что там наверху, а Хелен не спросила.