Я тебя присвою - Елена Тодорова

— Я же ничего… Я только…

— Я тебе выбор дал, — жестко осекаю. — По-другому не будет. Думай до завтра. Квартиру продашь, деньги по-прежнему твои. Но в этом городе ты не останешься.

Давая понять, что разговор окончен, иду на выход.

— Люда, какие деньги? О чем зять говорит? Что случилось? — из прихожей слышу, как заторможено прозревает папашка.

Если у меня когда-нибудь будет дочь, ни одну сволочь к ней близко не подпущу, а такого наглого мудака, каким сам являюсь, пристрелю без какого-либо предупреждения.

До конца рабочего дня полтора часа остается, но все равно еду в леспромхоз. Нужно отпустить эмоции, остудить взвинченные нервы, не рваться к Татке со всей этой чернотой. В привычном режиме решаю вопросы по заготовке и переработке, оговариваю фронт работы на ближайшие дни. Потом еще полчаса торчу в офисе с бумагами.

И только в районе девяти вечера еду домой.

— Привет, Андрей! — Наташа встречает меня в прихожей.

Неосознанно глубоко вдыхаю и отвечаю на обращенную ко мне улыбку.

— Здравствуй, Тата.

— Я тут прикидываю, что подарить сыну Саульских, — напоминает о приглашении на день рождения, пока снимаю пальто и разуваюсь. — Честно говоря, ничего путного придумать не могу.

— Тогда ничего дарить не будем.

— Как это?

— Деньги дадим.

— Да ну… Нет, — противясь такому предложению, хмурится. — Я еще подумаю. По форумам похожу. Почитаю, что мальчикам интересно. С самолетом ведь угадали. Думаю, найдется еще что-то.

— Как хочешь. Если располагаешь свободным временем и желанием… — сам оставляю предложение незаконченным.

— Да! Спасибо! Я успею, — уверяет Татка. Проходим вместе в гостиную. В доме темно и тихо. Освещением служит лишь один торшер в углу да подсветка открытого на столике у дивана ноутбука. — Ужинать будешь? Ты голоден?

— Очень.

Краснеет, когда глазами встречаемся.

— Э-э… — бежит в сторону кухни. — У нас манты, — оборачивается на пороге. — Любишь?

— Люблю, — без заминки.

И надвигаюсь. Ловлю ладонями ее талию, приподнимаю и опускаю на первую попавшуюся устойчивую поверхность. Ею оказывается кухонный островок.

— Ты что? — смущается и смеется, но обнимает меня за шею.

— Соскучился.

— А манты?

— Успею.

Замолкаем на миг, расслабленно глядя друг другу в глаза. Тата наклоняется и касается губами моего подбородка.

— Колючий, — вновь смеется.

Мягко так, приглушенно, завораживающе.

— Побреюсь после душа, — у самого невольно голос садится.

— Не надо, — выдыхает еще тише, почти шепотом. — Мне так нравится.

Киваю то ли ей, то ли самому себе… Потому как Тата из-за положения наших лиц не видит. Разве что чувствует. Пуская руки внахлест, крепче ко мне прижимается.

— Рейнер, Рейнер, я скучала… Знаешь? — вопрос едва различаю, то ли из-за того, что в голове гудит, то ли девочка моя совсем голос приглушает. — Ты так долго сегодня…

— Много работы накопилось.

О высланных на Камчатку родственничках говорить пока не хочу. Позже, когда их уже не будет, расскажу.

— А я все-все выучила и маялась… Представляешь?

Представляю, и очень хорошо. Потому что у самого не раз такое было, что к ней рвался, а время будто замирало и не желало заново запускаться.

— На выходных снег обещают, — тихо проговариваю, не желая нарушить контакт. — Думаю, может, в лесной домик скатаемся? Возьмешь свои книжки, продукты…

— Давай, — отстраняясь, активно кивает.

— Дрова там есть, — продолжаю вслух строить планы. — Надолго хватит.

— Ну, еще бы у моего дуболома Рейнера дров не было, — в этот раз смеется во весь голос.

— Нарываешься, — и тоже смеюсь. Сдергиваю ее на пол. — Есть, курить и секса хочу, — объявляю, как обычно, в открытую.

Тата скрещивает на груди руки и не спешит меня кормить.

— Это по нарастающей или убывающей?

— Знаешь же, что по нарастающей, — усмехаюсь.

Она тоже улыбается. Но как-то коротко и слабо.

Глубоко вдыхает и, меняясь в лице, выдает ни с того ни с сего:

— Двадцать дней осталось.

Припечатывает. Стрелой истертую кольчугу пробивает.

Как обычно, взглядами встречаемся. Без слов диалог продолжаем. Путая звуки и такты, выдаем эмоции. Я свои — наверняка жестче, чем требует ситуация.

— В курсе, — голос грубым отголоском часть звериной натуры выдает.

Татка вздрагивает, выразительно сглатывает, но продолжает:

— Надо будет… обратно с бумагами разрулить… Это же можно сделать как-то без меня? И… я бы предпочла, чтобы ты сам своим друзьям сказал. Я… Мне будет трудно.

— Сделаю.

Крутанувшись, спиной к ней встаю. Провожу ладонью по лицу и сдавленно перевожу дыхание.

— Еще… У меня есть кое-какие деньги. Я уже просматриваю квартиры, но пока не нахожу подходящих вариантов. Если не успею, можно будет в той твоей пожить? Не хочу к мачехе возвращаться… Пойду на работу, мне Валера предложил место в гостинице своего дяди…

Поворачиваюсь и слишком грубо ее обрываю:

— Квартира не моя. Твоя.

— Ну, это на бумагах только… Знаешь же, что верну обратно.

— Хорошо, — из-за сдерживаемых эмоций голос совсем садится. Прочищаю горло и крайне медленно вдыхаю. — Живи столько, сколько потребуется.

— Окей! Мне подходит. Спасибо, — Тата пытается придать голосу легкости, даже улыбается. — Ладно, давай есть.

А я уже не хочу.

— Накрывай, — сажусь за стол.

Аппетит резко пропадает. Но приходится подбирать упавшие доспехи, латать прорехи и дальше жить одним днем.

Одним из оставшихся двадцати.

Барби

— Уже выбрала тему реферата на семинар?

Мельком взглянув на Валеру, улыбаюсь.

— Да, — продолжаю собирать канцелярские принадлежности с парты в сумку. — Взяла «Синтез молекул АТФ у бактерий в анаэробных условиях».

— Вот так совпадение! Я ведь тоже!

— Да? Класс, — закидываю сумку на плечо и на автомате оглядываю свое место, проверяя, не забыла ли что-нибудь.

В опустевшей аудитории устанавливается относительная тишина. Мы с Беловым, будто не желая погружаться во всеобщий хаос, неторопливо шагаем к выходу.