Неземная девочка - Ирина Лобановская

— Да потому… Безразличие — это непрошибаемая стенка. А идеи… Ежели разобраться — в каждой из них есть что-то подлинное. То, что зажигает людей на деяния, на борьбу. И в то же время — в любой идее налицо относительность и ложь. Полно и курьезов. Некая ультрапатриотическая молодежная группировка развернула агитацию: якобы книги Толкиена не нужны православным христианам, потому что они проповедуют язычество и оккультизм. Успехов не добились, поскольку все передернули и притянули за уши, но факт остался фактом. А курьез в том, что в советское время Толкиен тоже был не в чести и переводился мало. Опять же: почему? Отгадка проста. Тогдашние боссы уверяли, что эти книги не нужны советским детям, так как проповедуют христианство. Ишшо в том же духе. Недавно видел книжку «Православие Пушкина». В советское же время издавалась такая же книжица «Атеизм Пушкина». Это к вопросу о лицемерии, которого даже не замечают.

— На то оно и лицемерие, чтобы его не замечать, — пробурчала Нина.

Борис засмеялся:

— Растешь на глазах… Нынче зачастую на одном и том же застолье одни и те же люди спокойно, и не думая ссориться, поют сначала «Там вдали, за рекой», а потом — «Вся Россия истерзана». И ведь обе песни — настоящие, подлинные, вышибают слезу в прямом смысле слова. И это осознаешь, когда для нас уже и красные, и белые превратились в историю. Казалось бы, в двадцатом веке у людей куда меньше оснований становиться атеистами, чем у Монтескье какого-нибудь. Ну, посуди сама: Монтескье не видел и не мог даже себе представить подобного — как человеку ставят искусственное сердце, работающее вместо настоящего, как парню зашивают разорванную трахею, что люди могут спокойно заявить: «Это было уже после моей клинической смерти». Но вот тебе другой курьез — при всем при этом двадцатый век оказался куда безбожнее восемнадцатого.

— Двадцатый век… — пробормотала Нина. — Кот у Лукоморья для нас — сказка, а работающий магнитофон — бытовая повседневная реальность. Однако если судить понятиями первородными, убеждениями человека прошлого времени, то говорящий ящик с кнопками — сказка куда почище, чем беседующее животное.

Борька вновь хмыкнул:

— Согласен, мадам. И впрямь, если вдуматься — нас окружает как раз то, что еще лет двадцать назад противоречило бы всякому здравому смыслу, казалось немыслимым, чего нельзя было тогда себе даже предположить. Двадцать лет назад Ленина, без преувеличения, обожествляли. Не все, конечно, но мои родители несомненно. Теперь он — персонаж ерническо-юморных шоу. Мог ли двадцать лет назад кто-нибудь представить, чтобы на улицах висели фотографии полуголых дам?! Чтобы ими пестрели журналы и газеты? Всякие там «Жизни»… Этого бы в кошмарном сне не приснилось! Стишата, за чтение которых дома двадцать лет назад детишки в прямом смысле получали от родителей по ушам, теперь читаются с эстрады по телевизору на всю страну. Блатная песня про Мурку исполняется по телевизору на Новый год! На сцене Дворца съездов пидор в бабьем прикиде дает сольный концерт! Сегодня это — наша реальность…

— Прошло почти четверть века, — заметила Нина.

— Для вечности это ничто. А в любой неистинной вере, так или иначе, проступает момент ее ложности. В этом плане интересно сравнить веру языческую и веру советскую, то есть по сути тоже языческую, когда Бога заменяли Лениным, партией, коммунизмом… Наши предки до принятия христианства почитали богов. И одновременно боялись их. Считалось, что, если ходить возле капища — можно болезнь подцепить. Почитали, но боялись. Точно так же советские товарищи обожали Сталина, искренне любили, но и очень боялись. Еще пример. Шаман просит исцеления от болезней у божка, но если божок исцеления не дает, шаман способен невозмутимо вымазать обманщика сажей. А советские граждане? Верили в социализм, сие безусловно, но это никому не мешало называть рубль с изображением Ленина — «лысый». И советский школьник вполне мог, озоруя, пририсовать дедушке Ильичу очки или кошачьи усы. Парень диссидентствовал? Нет, конечно, просто смешно…

— Вот ты у нас крутой диссидент во всех вопросах, — съязвила Нина.

— Допустим… На земле есть артефакт, ныне воспринимающийся настоящей хохмой. Каменная стела, поставленная римским императором Диоклетианом в знак «полного уничтожения христианства навсегда». Когда он ее ставил, то был уверен, что уничтожил последнего христианина и новых уже больше не появится. Вот тебе и вот… Стела стоит. Над ней сейчас посмеется любой. Все в мире повторяется. Хрущев, кроме заявлений, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, обещал нам показать последнего попа. Сегодня его заверения еще смешнее стелы Диоклетиана. В советское время выпускались детские кубики в красочной коробке, оформленной в духе правильного воспитания юного гражданина. На той коробке было крупно написано: «Мы строим коммунизм!» Теперь перейдем от политики к чувствам. Есть такая маза, что намного честнее поступает женщина, свободно отдающаяся своему желанию, чем та, что с закрытыми глазами обманывает мужа в его же объятиях, как это нередко принято. Все равно неизбежное произойдет. И ты не смотри, кто плох, кто хорош — это непрочно! Вчера он казался тебе милым, а сегодня стал отвратительным… И наоборот. И вообще нет плохих и хороших людей, так их делить нельзя. Кто-то мой злейший враг, но он твой верный друг, и наоборот.

— Это ты о ком? — ехидно поинтересовалась Нина.

— Шурупыч, не цепляйся к слову! А жизнь… Смотри на нее проще. Что тебе до нее? И что тебе до всех других людей? Об что речь? Разве ты сама — не такая же жизнь? Другие живут без тебя, и прекрасно живут. Пардон… Ты думаешь, что кому-то нужна? Нужна питьевая вода… А порядочность поступка почти всегда противоречит его выгодности. Что ценнее? Человеческая благодарность встречается крайне редко. И жизнь нам дана просто для жизни. Значит, живи и давай жить другим. Недостатки есть у всех, но они страшны тогда, когда приносят зло именно тебе, как раз тебе вредны и опасны. На остальное можно закрыть глаза. И быть может, то, что печалит тебя, меня вдруг утешит, а то, что утишит твою боль, расстроит меня. Мои наблюдения показали, что почти всем моим знакомым лучше было бы не жениться. Ленька и Филипп тому живые и далеко не единственные примеры. Это раз. Второе: за всю свою жизнь я не сделал ничего хорошего, но всегда стремился не делать ничего дурного. По-видимому, только на это я и способен, а более ни на что.

— Знать больше, чем нужно, так же вредно для человека, как и не знать того, что необходимо! — выпалила Нина.

— Предположим… И все-таки я не отношусь — упрямо тешу себя этой мыслью! — к категории невежд, которые, не догадываясь промолчать о том, чего не знают, утверждают, что знают буквально все, и таким образом дают право на жизнь множеству небылиц. Но вернемся к идеям. В Индии во время массового голода обнаруживались полностью вымершие села, по которым бродили стада коров. Индусы предпочитали умереть от голода, но съесть корову и тем самым спасти себе жизнь позволить себе не могли.

— Как твое давление? — сменила тему Нина.

Зачем Борьке понадобилась Дуся? Он и сам бы не сумел ответить на этот вопрос. Очевидно, заинтересовался ею, чересчур колоритной, потому, что слишком многого не понимал в ее душе. Дуся казалась ему книгой за семью печатями, нарочно написанной так путано и заумно. А вот для чего?…