Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

– Вот вам и славный Уинстон Черчилль! – воскликнул Жора Хомизури. – Ведь писал об этом Александр Исаевич, а я все же считал, что он преувеличивает.

– Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, – поправил его всезнающий Вадим Янков, – лауреат Нобелевской премии 1953 года, между прочим, в области литературы.

– Сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, – довел дело до конца Миша Поляков, – самый большой демократ XX века, великий политик всех времен (к слову говоря, пройдет время, и, по проведенному Би-би-си в 2002 году авторитетному опросу, соотечественники посчитают его величайшим британцем и более значимым англичанином, чем Шекспир и Ньютон).

– Нет, тогда Черчилль уже не был премьером, им был Клемент Ричард Эттли, ведь лейбористы сенсационно победили на выборах 1945 года, – вызвался спасать мировую легенду Боря Манилович.

– Да, но Боря, дорогой, решение о передаче оказавшихся в британской зоне советских пленных России было принято именно при премьерстве Черчилля, в феврале 1945 года, на Ялтинской конференции, – напомнил земляку горькую правду Миша Поляков, – так что за трагедию почти двух миллионов подобных Тимину людей вместе с неграмотным, грубым, злым ишаком дядей Джо ответ несут и пухленький нобелиант добренький дядя Черчилль, и не менее добрый дядя Сэм – симпатичный Франклин Делано Рузвельт, – и весь благородный, демократичный и человеколюбивый Запад.

– Когда сами сядут, тогда и поймут всё, – напомнил простодушному Западу предсказание Солженицына Жора.

– Когда над Парижем водрузят красное знамя, – не пощадил мировой столицы Боря.

– Им красного цвета и в собственном флаге хватит, уж очень они с коммунистами цацкаются, – не одобрил толерантного отношения французов к коммунистам Янков.

– Как им быть, если во время войны по-человечески вели себя лишь католическая церковь и коммунисты? – заступился я за любимых мною с детства французов.

– Пусть выбирают церковь, – потребовал Янков.

Из клуба-столовой вышел Лисманис и заявил:

– Господин Поляков объясняет проникновение сегодняшнего киножурнала в политическую зону «всеобщим русским бардаком», я же убежден, что советским коммунистам остается максимум три-четыре года. Не пойму, чего эти идиоты – Шалин и состав – смеются, вскоре им в Барашеве друг друга стеречь придется. Сперва развалится Советский Союз, затем все мировое коммунистическое движение – все коммунистические партии мира, которые кормит Кремль.

– Апокалиптическая картина, – не смог скрыть наслаждения предстоящей трагедией коммунистов мира Янков. – Из трех коммунистических партий Индии будут упразднены все три!

– Китаю, Северной Корее и Кубе не грозит ничего, они и следующее тысячелетие с коммунизмом встретят, – пророчествовал Жора. – Однако компартиям Франции и особенно Италии грозит исчезновение, скоро перестанут выходить «Л» Юманите» и «Унита».

– Не забудь «Морнинг стар», Жора, дорогой, третью после «Правды» и «Жермин Жибао» газету в мире, – лягнул из уважения к Тимину английских товарищей-коммунистов Вадим Янков.

К сожалению, не знаю, как сложилась дальнейшая судьба Дайниса Лисманиса, и не ведаю, что случилось с главным героем этой истории, но эпизод, в котором неожиданно «встретились» экранный Тимин с Тиминым-зэком и участие в этой встрече Лисманиса, осветил странным, непривычным для нас светом образ Запада. Безупречный до той поры и почти идеальный, он для меня сделался реальным, настоящим, и я увидел, что и в нем тоже есть и могут быть изъяны.

Тбилиси. Улица Ведзинская, 17. 1983 год. 23 июня, шесть часов утра. Дома нас трое: моя жена Инга, Дато и я. Все спим. У дома две лестницы: одна поднимается на общую с нашими ближайшими соседями Яшвили площадку, вторая – на площадку семьи Кочорадзе. На эту лестницу выходит наше окно, под которым чувствуется какое-то движение, и этот шум будит меня. Из окна видны лестница Кочорадзе и на ней силуэты нескольких мужчин серьезного вида. Быстро одеваюсь и бужу жену. Тем временем раздается осторожный стук в нашу дверь. Пытаюсь разбудить Дато.

Это непростое дело. Вчера ночью он пришел поздно, спит крепко, да и вообще не очень-то любит рано пробуждаться. Как только он открывает глаза, на мои слова: «Давид, вставай!» – я произношу волшебное слово: «Пришли» – и он все понимает. Я открываю дверь, и в нашу квартиру врываются человек шесть, еще столько же «укрепляют» лестницу. С момента моего пробуждения до этого вторжения прошло около двадцати секунд. Молниеносность и прозаический, деловой характер происходящего переносят предметы и явления в нереальный мир. Случилось то, чего мы, как смерти, ожидали много лет, и для нас с братом началась жизнь после смерти. Госбезопасность Грузии провела межу, рассекла нашу жизнь, разделив ее надвое – до и после шести часов утра 23 июня 1983 года.

Незваными гостями руководит полковник Герсамия, которого я уже знал, побывав у него на допросе. Мировая история хранит память о знаменитых братьях: Гае и Тиберии Гракх, Якобе и Вильгельме Гримм, Огюсте-Мари-Луи-Никола и Луи-Жане Люмьер, Джордже и Андрии Баланчивадзе, Кеннеди… Грузинская общественность знает братьев Герсамия. В Советской Грузии у них был небольшой семейный бизнес: один брат работал в КГБ, а второй был судьей. Один брат арестовывал, а другой выносил приговор и был любителем «расстрельной» статьи – и никакого «конфликта интересов». Оба брата до последней минуты жизни всенародно хвастались, что вместе, рука об руку, арестовывали и расстреливали людей и что, будь у них такая возможность, снова арестовывали бы и расстреливали бы. Исполнив свой «долг», они, так же, рука об руку, гордо отправились на тот свет. Пик их «славной работы» пришелся на восьмидесятые годы XX века.

Такой вот добрый дух залетел к нам в семью утром 23 июня 1983 года, предъявив ордер на обыск и представив нам двух понятых. Об этих субъектах – отдельный разговор. Эти двое, проживающие в далеком от нас районе Сабуртало, независимо друг от друга, случайно в шесть часов утра «гуляли» себе в окрестностях Мтацминды, и опергруппа КГБ «попросила» их присутствовать при обыске.

Именно потому, что мы ждали ареста и незваных гостей как смерти и дальнейшей жизненной перспективы уже не различали, появление гэбэшников и то обстоятельство, что мы все-таки живы, очень развеселило нас с братом. Потрясение и страх прошли, постепенно прибавилось смелости и чувства собственного достоинства перед людьми, которые с нашей точки зрения были весьма далеки от чести и правды, так как само их дело было омерзительным.

Обыск еще шел, когда забрали Дато. «Гости» два часа рылись в книгах, однако безрезультатно, так как не обнаружили ничего (разве могли мы в ожидании ареста держать дома вещественные доказательства?). Через некоторое время, когда в нашем доме все же нашли «страшные» книги – например, «Змеиную кожу» Григола Робакидзе и описанное Ираклием Абашидзе путешествие Хрущева по Индии, показавшиеся сталинисту Герсамия антисоветскими, – я рассмеялся, и полковник очень рассердился.

– Чего смеешься? До смеха ли вам, братьям? – должно быть, он сравнивал про себя нас, недостойных братьев, с «достойными братьями Герсамия».