Все небеса Земли - Алексей Евтушенко

Парень весело засмеялся.

Мигель прищурился.

– Нетрудно догадаться, о чём думает человек, стоя впервые перед этой каменной бабой, – сказал он пренебрежительно. – Хоть вслух, хоть про себя.

– Ты так считаешь? – парень перешёл на «ты».

– Ага. Ты ведь явно местный и сразу понял, что я здесь впервые. Поскольку раньше меня здесь не видел, – Мигель импровизировал на ходу.

– Неплохо. Но я могу сказать конкретно, о чём ты думал. Ты думал, что это палеолит. Поздний, разумеется.

– Потому что все думают, что это палеолит, – не сдавался Мигель. – Поздний. Уж больно древним выглядит изваяние.

– Девяносто процентов из всех вообще не знают слова «палеолит».

– Семьдесят, – сказал Мигель.

– Девяносто не знают значения этого слова.

– Сойдёмся на восьмидесяти, – усмехнулся парень.

– Договорились. Но по мне сразу видно, что к этим восьмидесяти я не отношусь, – усмехнулся в ответ Мигель.

– Молодец, – парень шагнул навстречу и протянул руку. – Меня зовут Виталий. Первый раз в Танаисе?

– Мигель, – сказал Мигель.

Рука у Виталия была твёрдая, сухая и крепкая.

– Мигель? – переспросил Виталий. – Это настоящее имя?

– Конечно. У меня мама – испанка.

– Здорово! – восхитился Виталий. – Из тех самых, детей республиканцев? Но пасаран! – он вскинул правый кулак на уровень плеча.

«Каких ещё республиканцев, – подумал Мигель, – о чём он? И кто это они, которые не пройдут?» От необходимости ответа его избавил молодой женский голос, донёсшийся из-за разноцветного полога:

– Виталик, кто там? Идите сюда, тут прохладнее.

– Пошли, – кивнул парень, приглашающе махнул рукой и откинул полог.

Мигель вошёл и огляделся. Примитивная лежанка из глины, покрытая одеялом. Перед ней – такой же примитивный очаг. Ни мебели, ни полок, ни окон. Чистые серые глинобитные стены, сужающиеся кверху. На самом верху, в крыше, – круглая дыра, сквозь которую в хижину проникает воздух и свет. На лежанке, скрестив ноги, сидела девушка и с интересом смотрела на Мигеля.

Была она одета в такие же короткие шорты и лифчик-купальник. На длинных загорелых ногах сандалии с высокой шнуровкой, в руке горящая сигарета. Пшеничного цвета волосы, изящно и соблазнительно вырезанная верхняя губа, синие, насколько Мигель смог разглядеть во внезапной полутьме, глаза. Среди колонистов попадались любители табака, но очень редко. Один на тысячу взрослого населения, не больше. Дед Мигеля по отцу Василий Игнатьевич Сухов был как раз таким любителем, так что Мигель не особо удивился.

Через пять минут, перезнакомившись (подругу Виталия звали Лена), они уже сидели все втроём на глиняном ложе, укрытом одеялом, пили сухое вино из рюкзака Мигеля и закусывали его хлебом с колбасой оттуда же.

Стаканов не было, поэтому пили из горлышка. Вино оказалось вполне сносным, как и бутерброды с колбасой.

– Странная хижина, – сказал Мигель, в очередной раз оглядывая обстановку. – Примитивное жильё… Реконструкция? – догадался он.

– Разумеется, – улыбнулся своей быстрой улыбкой Виталик.

– В таких жили скифы? – спросила Лена заученным голосом.

– В них жили меоты, – так же заученно ответил Виталик.

– А кто они были такие?

– Не знаю.

Оба засмеялись, и Мигель подумал, что они не впервые повторяют этот короткий диалог. Какие-то свои игры.

– Так откуда ты, Мигель? – спросил Виталик. – И чем занимаешься? Мы сейчас пойдём к людям, и мне нужно тебя как-то представить.

– К каким людям?

– Слышишь? – поднял палец Виталик и умолк.

Отдаленный гул застольных голосов стал громче.

– Там люди празднуют день рождения Пушкина Александра Сергеевича, – продолжил он. – Не говори, что ты не знал этого, когда ехал сюда. Поэты, музыканты, художники, режиссёры, актёры, философы и сочувствующие. Богема и банда. Одно слово – танаиты. Все молоды, прекрасны и талантливы, как боги.

– И все твои друзья, – с долей иронии добавила Лена.

– Да, я дружелюбен и любвеобилен! – воскликнул Виталик. – Кто может меня за это осудить?

– Никто, милый, – улыбнулась Лена. – Ну что ты.

– Наверное, я сочувствующий, – сказал Мигель. – Но всей душой.

– Большего и не надо, – сказал Виталик. – Пошли. Нас ждёт вечер поэзии, вина и любви. У тебя сколько вина осталось?

– Три бутылки.

– Нормально. Две советую поставить на стол в качестве вступительного взноса, а одну заначить. Потому что здесь купить негде, а ближе к ночи может пригодиться.

– Зачем? – спросил Мигель.

Виталик одарил Мигеля веселым и одновременно изумлённым взглядом:

– Тебе сколько лет, испанец?

– Двадцать один.

– Какой прекрасный возраст, – мечтательно вздохнула Лена.

– Так, – произнёс Виталик с напускной мрачностью. – Мой тебя уже не устраивает?

– Что ты, что ты, дорогой, ты у меня самый лучший, а твоему возрасту позавидуют боги!

– Врёшь, конечно, – сказал Виталик. – Но я поверю.

– Так при чём здесь мой возраст и бутылка вина? – напомнил Мигель.

– Это всегда имеет значение. Я, например, в твоём возрасте уже знал, что с бутылкой хорошего вина уговорить девушку гораздо легче, нежели без оной.

– А тебе сколько? – спросил Мигель. – Двадцать пять?

– Двадцать семь! – приосанился Виталик.

– Сочувствую, – сказал Мигель. – Мне для того, чтобы уговорить девушку, вино не требуется. И, надеюсь, не потребуется ещё очень долго. Но за совет muchas gracias.

– О! – засмеялся Виталик. – Оказывается, я понимаю испанский! Пожалуйста!

Это был странный и прекрасный вечер. Мигель сидел за длинным дощатым столом, накрытым под открытым небом, пил, ел, слушал разговоры и чувствовал себя почти дома.

– Друзья, позвольте вам представить Мигеля! – провозгласил Виталик, когда они покинули хижину и втроём подошли к столу. – Мы только что познакомились, и я вас уверяю, что это отличный парень и наш человек. Мигель – испанец наполовину, и это его большой плюс, потому что мы любим испанцев.

Он на секунду задумался и вдруг эмоционально и красиво продекламировал:

– Здесь, в Испании, где ты и всегда найдется та, где послания – цветы, а признание – плита, здесь любая площадь – круг для копыт и красных краг, там, где ты или твой друг с кровью заключают брак. Сразу возникает бык, наставляет острый рог, испускает смертный рык, разворачивает бок, разворачивает бок – круглый, словно ржавый бак, необъятный, как каток, и лоснящийся, как лак. Соблюдая внешний шик, подавляя первый шок, делает свой первый шаг будущий костей мешок. Делает свой первый шаг в окруженье верных слуг, разворачивает стяг, каблуком бьет о каблук, и под общее «ура!» ты увидишь через миг: бандерильи – шампура входят в будущий шашлык. Продолжаешь наступать, говоришь: иди сюда! – чтоб скатеркою застлать стол нестрашного суда. Ведь не жаль, не жаль, не жаль, все предчувствуют конец, и твоя пронзает сталь сразу тысячи сердец. Под прицелом этих глаз ты застыл один – в крови. Вот примерно так у нас объясняются в любви[4].