Моя мужская правда - Филип Рот

Она сама так сказала, всегдашним своим тихим голосом, и в этом была вся Сьюзен. «Я ничего от тебя не хочу. Я — твоя и готова для тебя на все. Ты волен поступать так, как заблагорассудится. Позволь мне кормить тебя. Позволь мне сидеть возле тебя по ночам и смотреть, как ты читаешь. Мое тело принадлежит тебе. Делай с ним, что хочешь. Я буду послушной. Приходи хотя бы иногда обедать. Обещаю никогда к тебе не приставать. Уходи когда и куда нужно — мне не потребуется отчета. Можешь никогда никуда не брать меня с собой. Пользуйся всеми этими вещами — ими и мной. Махровыми банными простынями, брюссельскими скатертями с кружевом, севрскими сервизами, тремя ванными, двумя телевизорами, двумя миллионами, доставшимися мне от Джейми, теми деньгами, которые я получу от родителей, моими руками, ногами, сосками, кожей, лоном. Одного я не могу предложить тебе — жизни. Ее у меня нет. Дай мне хоть толику ее! Приходи отдохнуть от жены. Приходи в любой час дня и ночи. Не надо предварительно звонить — я всегда буду ждать тебя».

Ну и дела, сказал я себе. Врачу, исцелися сам!

Конечно, Сьюзен не была первой женщиной, с которой я сошелся в Нью-Йорке, перебравшись туда в июне 1962 года. Но первой, с которой завязались прочные отношения. В то время считалось хорошим тоном для одинокого молодого человека (неужели так и по сей день?) толкаться по вечеринкам, заводить знакомства с девицами, перебрасываться с ними шуточками-прибауточками в темном углу чьей-нибудь вест-сайдской квартиры, потом одну из них пригласить поужинать — и в койку. Можно и без ужина. Некоторые из партнерш оказывались даже милыми, но ни о чем серьезном я не позволял себе думать, а и позволил бы — все равно впустую: не было ни сил, ни желания. В тот первый нью-йоркский год я многих удивлял своими странностями. Иногда мысль о том, что пришла пора раздевать подругу и самому разоблачаться, приводила меня в полное отчаяние. Я впадал в меланхолическое молчание, отводил глаза, почесывал переносицу. «Что случилось? На вечеринке ты был совсем не такой. Так и лез. Тебе нездоровится?» Я почесал переносицу. «Ой, ты, наверное, голубой! Что же сразу не сказал?» Словно очнувшись, я бросился стаскивать с нее колготки; завершив эту операцию, понял, что старался совершенно напрасно. Она ушла. Утром, направляясь за газетой и рогаликом к завтраку, я обнаружил подсунутую под дверь библиотечную карточку с карандашным посланием: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вечеринки шестьдесят второго года многому меня научили; приобретенный опыт не утрачен и по сей день: когда редакторы или коллеги приглашают меня на встречу, где «можно будет от души расслабиться», я обычно отговариваюсь срочными делами — или потом сильно раскаиваюсь.

К концу первого месяца в Нью-Йорке я понял, что этот город — самое неподходящее место (за исключением, может быть, Ватикана) для мужчины, который хочет порвать с прошлым и начать новую жизнь. Холостяцкие вечеринки меня томили; обрести юридический статус холостяка оказалось гораздо сложнее, чем я думал. Как объяснил мой адвокат, поскольку на данный момент Питер Тернопол проживает в штате Нью-Йорк, то, следовательно, подчиняется юрисдикции данной административной единицы, а данная административная единица всеми силами старается сохранять супружеские пары. Побег вышел мне боком. Я посчитал Нью-Йорк надежным убежищем — он оказался ловушкой. По здешним законам развод (без добровольного согласия сторон) предоставляется только в случае доказанной супружеской неверности. Морин категорически не согласна; а как я из Нью-Йорка узнаю, изменяет она мне или нет? А если узнаю, что да, то как докажу? Все шло к тому, чтобы отметить золотую свадьбу на ступеньках законодательной палаты штата. Да еще в качестве ответчика! Моему адвокату не удалось урегулировать с Морин и ее поверенным ни одного из вставших финансовых вопросов; она подала иск, обвиняющий меня в разрыве нормальных семейных отношений; я официально стал не холостяком, а стороной, виновной в раздельном проживании. В полноценном браке мы пробыли всего три года, а еженедельную финансовую поддержку в размере ста долларов по решению нью-йоркского суда я обязан был выплачивать брошенной супруге до тех пор, пока смерть не разлучит нас! А что еще может нас разлучить?

Но выход, кажется, был. Следовало обосноваться в каком-нибудь другом штате, где брачно-семейный кодекс не так строг и безжалостен. Я обзавелся «Исчерпывающим руководством по бракоразводным процессам», составитель Сэмюэль Г. Клинг, и вскоре выучил книгу премудрого Сэмюэля практически наизусть. После серьезного анализа мои перспективы предстали в следующем виде: в одиннадцати штатах «раздельное проживание супругов без сожительства по взаимному согласию и без обоснованных шансов на примирение» является основанием для развода; необходимый для этого срок определяется разными законодательствами по-разному — от восемнадцати месяцев до трех лет. Однажды я вскочил с кровати в четыре часа ночи, сел к письменному столу и единым духом накатал письма во все университеты каждого из этих штатов, предлагая любые услуги по кафедре английской филологии; за месяц я получил три положительных ответа: из Флориды, Делавэра и Вайоминга. По Клингу, в двух первых штатах основанием для развода являлось «добровольное раздельное проживание в течение трех лет»; в Вайоминге требовалось всего лишь два. Адвокат без особых раздумий обрисовал мне вероятную дальнейшую картину. Предоставление развода наверняка будет сопровождаться вердиктом о продолжении выплаты алиментов, установленных судом штата Нью-Йорк при вынесении решения о раздельном проживании. Если после получения развода я откажусь их выплачивать (это был ответ на мой следующий вопрос), у меня появится шанс — и, имея в виду характер Морин, он появится несомненно — в соответствии с соглашением между штатами предстать перед судом по обвинению в отказе обеспечивать финансовую поддержку бывшей жены вопреки судебному постановлению. «Развод, — сказал адвокат, — вы, возможно, получите, но от алиментов никуда не денетесь». Ладно, черт с ними. Я принял приглашение из штата Вайоминг — университет Ларами, американская литература и литературное творчество, начало курса в текущем сентябре, — немедленно отправился в библиотеку и набрал книг о западных штатах. Не был обойден вниманием и Музей естественной истории; там я побродил среди экспонатов, иллюстрирующих быт индейцев, и диорам с американскими бизонами. Надо бы еще научиться ездить верхом, чтобы не слишком выделяться среди местных жителей. А что до денег, то здорово сэкономлю на докторе Шпильфогеле, не поедет же он за мной в Вайоминг.

Примерно через десять недель я известил заведующего кафедрой, что в силу внезапно возникших обстоятельств не смогу принять его предложение. Большое спасибо и извините. Если конкретней, то (об этом я не писал) при мысли о двухлетней ссылке в Вайоминг меня одолевала безнадежная тоска. Может быть, я и стану там настоящим ковбоем, но прозябание в захолустье — не слишком ли высокая плата за такую науку? Тогда — Флорида? Не столь далеко, но зато срок, необходимый для возбуждения бракоразводного процесса, возрастает на целый год. И алименты все равно останутся при мне — что в Нью-Йорке, что в Ларами, что во Флориде. И вот как я решил. Единственный выход из безвыходного положения — расставание с Америкой, с ее брачно-семейными кодексами и соглашениями между штатами. Новую жизнь надо начинать в новой стране. Стану иностранцем. Но: где бы я ни был, Морин не упустит случая урвать от моих гонораров, если книги будут выходить в нью-йоркском издательстве. Значит, нужно продать все авторские права, например, англичанам, издаваться только там и только там получать деньги. И взять псевдоним. И отрастить бороду. И кто вообще сказал, что я когда-нибудь буду еще издаваться?