Моя мужская правда - Филип Рот

Несколько месяцев я размышлял, не вернуться ли в Италию, где пара-тройка человек меня помнила и ждала. А как насчет Норвегии? Попробуй отыщи беглеца среди тамошних фиордов. Ничтожная возможность — если, конечно, Морин не привлечет на свою сторону Интерпол… Привлечет. Нет, Финляндия лучше. Британская энциклопедия сообщила мне об этой стране много воодушевляющего. Высокий уровень грамотности. Долгие зимы. Обилие лесов. Я представил себя в Хельсинки. Потом, размечтавшись, в Стамбуле. В Марракеше. Лиссабоне. Абердине. На Шетлендских островах. Очень удобное убежище, эти Шетлендские острова: население 19343 человека, и довольно близко от Северного полюса. Главные отрасли экономики: разведение овец и рыболовство. Кроме того, здесь выращивают всемирно известных пони. Кроме того, энциклопедия ни словом не упоминала про соглашение между островами и штатом Нью-Йорк о взаимной выдаче злостных нарушителей законодательства о браке и семье.

Прощай, Америка, грубо поправшая мои гражданские права, превратившая раздельное проживание в насос для выкачивания денег (сто долларов в неделю!)! Обросший многодневной щетиной, я просыпаюсь в хижине посреди вересковой пустоши где-нибудь в Скалловее. Свобода! Какая свобода? Я волен беспрепятственно беседовать об английской литературе с овцами, пони и крупным рогатым скотом. Ироничный еврейский прозаик неплохо смотрится рядом с местным пройдошливым пастухом. А ведь дело может принять и более дурной оборот: я опознан и выслежен, несмотря на то, что известен на островах под именем Длинный Том Дампи; она прибывает сюда, и все начинается сначала. Ничего такого невероятного: разве смог я скрыться от нее в стране с двухсотмиллионным населением? Только представьте себе эту картину: торфяники и болота; много валунов; на прибрежных скалах гнездится множество морских птиц; 19343 человека смотрят, как Морин, дрожа от мстительной злости, цепко держит меня за руку на небольшом клочке суши в Атлантическом океане, к северу от Шотландии…

В результате, чувствуя себя хуже некуда (было, было куда), я смирился с судьбой жителя штата Нью-Йорк, пол мужской, жена брошена, развод невозможен. Жизнь тем не менее продолжалась, и следовало существовать, примеряясь к объективным обстоятельствам. Постепенно последствия контузии потихоньку сглаживались; я начал приходить в себя. Даже заметил, что некая Нэнси Майлс, всего год как окончившая колледж корректорша журнала «Нью-Йоркер», соблазнительна и обаятельна. Потом она выйдет замуж за парижского корреспондента, переберется во Францию и опубликует автобиографическую книгу о детстве, проведенном в послевоенной Японии, где ее отец командовал военно-морской эскадрой, — но в период наших недолгих встреч Нэнси была свободна, как птица, и соответствующим образом парила и щебетала. Общение с ней не было для меня отбыванием добровольной (и оттого еще более тягостной) повинности. Я тянулся к Нэнси, как до бегства из Висконсина — к одной своей девятнадцатилетней студентке (между прочим, воспоминания о Карен накатывали и позже: вот мы вместе на Шетлендских островах, где козы, пони и пастухи; но она осталась в прошлом). Три вечера подряд с Нэнси прошли в нескончаемых застольных беседах; третий как раз и окончился постелью. Занятия любовью произвели на меня безрадостное впечатление — в комнате Карен на переменках между занятиями было куда как острее и ярче. Я решил больше не звонить Нэнси. Прошло две недели, и я получил от нее письмо:

«Мистеру Питеру Тернополу,

Институт непредсказуемого поведения,

Двенадцатая улица, 62,

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.

Дорогой мистер Тернопол!

Несколько вопросов касательно последствий нашей встречи, состоявшейся 6.06.63, а именно:

1. Что с Вами произошло?

2. Куда Вы подевались?

Всецело сознавая, что столь явная назойливость запредельна для Вашего понимания, я все-таки осмеливаюсь просить об освещении поставленных выше вопросов в письменном виде. Ответ хорошо было бы выслать по адресу, который Вы найдете на конверте, если соблаговолите обратить на него Ваше драгоценное внимание.

Всегда Ваша Сбитая С Толку».

Сбитая с толку, но не настолько, как я. И в этом смысле мы не были парой. Я не ответил. Я встретил Сьюзен.

Заплутавшие в ночи странники, ищущие спасения от волков, холодов или копов, обычно довольствуются более скромными укрытиями, чем семикомнатные апартаменты в верхней части Ист-Сайда на Манхэттене. Я никогда до сей поры не живал в квартире, хоть отдаленно приближавшейся к обиталищу Сьюзен по размерам, комфорту и пышности. Я, честно говоря, и не питался никогда так хорошо. Не скажу, чтобы Морин скверно готовила, но время еды в нашем доме использовалось для вербального выяснения сексуальных отношений; дебаты посвящались в основном моему неоплатному долгу: он был столь огромен, словно пени стали начисляться с той поры, когда миллиарды лет назад первая в мире клетка разделилась на две — мужскую и женскую. Раз за разом Морин лезла мне в душу; под такой аккомпанемент никакие деликатесы не лезли в рот. А раньше, до того как меня угораздило стать партнером миссис Тернопол по трапезам, приправленным перцем скандала и солью на раны, голод обычно удовлетворялся в бесконечных университетских забегаловках. Сьюзен же была гением готовки: врожденным — по линии Кальпурнии — и вдобавок отлично профессионально подготовленным. Ожидая, пока жених окончит Принстон и начнется наконец великолепная семейная жизнь, она ежедневно ходила в Нью-Йорке на кулинарные курсы. Там преподавались три предмета, по шесть недель каждый: французская кухня, итальянская и китайская. Сьюзен с успехом освоила все направления — это вам не немецкий в Уэлсли. Она была очень довольна собой — особенно когда поняла, что в кулинарном искусстве может дать фору своей неподражаемой мамаше. О, какой удивительной женой (помоги в этом, Боже!) станет малышка Сьюзен для правильного парня по имени Джеймс Макколл Третий!

После того как везунчик отправился в мир иной, ей стало не для кого готовить. Талант пропадал втуне — не себе же, любимой, угождать. С тем большей страстью Сьюзен принялась утолять мои гастрономические аппетиты, являя кулинарные рекорды в приготовлении блюд, любимых во Франции, Италии и Китае. О, как я ел! Я никогда так не ел, да простит меня мама. Я поглощал пищу один — Сьюзен не могла ко мне полностью присоединиться, потому что процесс готовки требовал постепенности: когда подавалось первое, второе доходило в сковородке или латке, или как это еще называется; для каждого из деликатесов предназначалась специальная кухонная утварь. Что-то там пофыркивало и пошваркивало, требуя периодического помешивания и перевертывания; Сьюзен бегала на кухню и обратно, вся отдавшись любимому делу и сохраняя при этом вид великосветской официантки, — помните «Шоколадницу» Лиотара? В свободную минутку она подсаживалась ко мне. Мы не вели серьезных разговоров. Болтали о ее семье, о здоровье, о врачах, о Джейми, о клане Макколлов. Я спрашивал, почему она бросила колледж в Уэлсли, не завершив даже первого года обучения. Она мило пожимала плечами, краснела и отводила глаза. Мы, наверное, чудесно смотрелись бы со стороны (но никто на нас не смотрел): он — само совершенство, она — воплощение заботы. Кормилица моя. «Почему я бросила Уэлсли? Да просто взяла и бросила». Что-нибудь узнать у Сьюзен за столом было довольно затруднительно. Наверное, ее отвлекало пофыркивание и пошваркивание. Когда мы познакомились на одном из благотворительных обедов, которые ежегодно устраивало мое тогдашнее издательство, Сьюзен была хоть и застенчива, но гораздо охотнее рассказывала о себе. То было многообещающее начало. Продолжение несколько разочаровывало. «Почему я бросила Уэлсли? Попробуй-ка лучше мясо под белым соусом».