Этот прекрасный мир - Генри Миллер

Не так давно на показе „сюрнезависимых“ в Салоне я испытал потрясающее чувство, убедившись, как современный человек стремится исследовать еще никем не нанесенный на карту мир Подсознания. Я имею в виду сюрреалистическую часть выставки. Время было послеобеденное, странное, темное, туманное, зловещее. Я как будто попал в атмосферу раннего Средневековья, когда знаки и предзнаменования так часто наблюдались на небесах. Зловещие, они всегда появлялись в полдень. Я посетил большой зал выставки примерно часам к четырем. Огни еще не были зажжены, чудеса происходили в полумраке. Экспонаты проплывали мимо будто в океанических сумерках. Оглянувшись, я обнаружил в огромном зале только трех посетителей. Переходя из зоны в зону, словно по дну океана, я через некоторое время обнаружил, что остался единственным посетителем. Темнота все более сгущалась. Мне приходилось приближаться к картинам вплотную, чтобы хоть что-нибудь на них различить. Неожиданно мне показалось очень странным, что в громадной галерее с сотнями картин совсем нет зрителей. В шутку, к которой примешивалась доля отчаяния, я вполголоса самому себе заметил: „А ведь ты здесь единственный посетитель, и этот показ устроен именно для тебя!“ Незамедлительно в моем мозгу появилась мысль: а ведь это правильно, что ты появился здесь и что только ты можешь высказать не звучавшую прежде оценку. Через некоторое время я вижу: следом за мной бродят смотрители, также рассматривающие картины… кажется, они смотрят на них с более чем обычным интересом. Я внимательно наблюдаю за ними и, поверите мне или нет, замечаю, что больше всего внимания они уделяют сюрреалистической живописи. Так, может быть, эти роботы, восприятие которых на фиг никого не интересует, может быть, эти полоумные и я сам – это истинная настоящая аудитория сюрреалистического показа! Отлично! Во всяком случае, я воспринимаю этот факт как значимый, символический, если вам угодно. Не только отсутствие толпы, но также заморозки и туман… и полное отсутствие освещения. Можно запросто вообразить, что страну опустошила эпидемия и лишь несколько монашествующих душ, включая смотрителей и меня, остались, дабы насладиться достижениями исчезнувшей цивилизации. Затем у меня возникает вопрос. Эти образцы сюрреалистического искусства – принадлежат ли они нашей исчезнувшей цивилизации, забытые еще до того, как получили известность, или же они из эпохи еще не начавшейся и потому невидимы для обычного зрения? А вот если бы Дали захотел возвратить себе своего замечательного усыпленного эфиром коня, смог бы этот конь в результате осмысленных действий или же небрежения пройти через метаморфозу, которая до того удивила бы каждого, что была бы воспринята как происшедшее в природе настоящее чудо. Что было бы, если бы конь внезапно отделился от рамы и ухитрился спрятаться в качающейся наверху люстре? А вдруг бы все обнаружили, что это был настоящий конь, только чуточку ненормальный, которого художник Дали усыпил, чтобы намазать его на полотне? Как бы влажность и плесень подействовали на коня, вот что я имею в виду? В моем мозгу быстро пронеслась вереница подобного рода загадок.

Так чему же я стал свидетелем на этом празднике Подсознания? Что именно мастера неисследованного царства извлекли из глубин? Во-первых, части тел, на которые мы смотрим без содроганий только в лавке у мясника. Я видел внутренности, вырванные и размазанные в экстравертной манере на хилой основе костей и кожи. Голодные, вгрызающиеся друг в друга внутренности человека, прежде скрытые от взора, презренные, оклеветанные, игнорированные, оскорбленные. Выступая на передний план со смелой уверенностью, кровавые и истеричные, хотя чудесным образом кровавые и истеричные, они сплетали свою легенду на подморожен-но-влажных стенах Версаля. Среди этих истерических глубинных фантомов я чувствовал себя абсолютно как дома. Я чувствовал себя в тысячу раз уверенней, чем в лавке у мясника или в вестибюле ритуальных услуг на похоронах. Я плавал среди них в сгущающихся сумерках в настоящем экстазе. Конь Дали с моторизованными половыми органами гораздо более реален, чем сама реальность, да простит мне этот оксюморон педантичный читатель. Этот конь с женской головкой, моторизованным сексуальным органом, заимствованным у Дарвина, Эдисона и фирмы „Фрейд и Компани Инкорпорейтед“, мифологические и атавистические останки и фрагменты, крючок с наживкой, подобно шпоре, загнанной в прямую кишку, цвет и запах последней, спровоцированная ими ностальгия (вспомним Трою, Буцефала, Миноносец, Городской Рабочий Музей, Лао-Цзы, Месонье, Гелиогабала, Монтесуму, Избиение младенцев, Озерную фею – этот список неполон), несочетаемые и аномальные части, разрушительное чувство абсурда вместе с ощущением пространства, которое отсутствует и все же вас пожирает, все это: секс, чепуха, отрава, ностальгия, гипотеза Дарвина и электрические световые лампочки, освещающие дешевые аркады и статуи, забытые и потому еще не опрокинутые, создают вместе тотальность реальности, такой соблазнительной, что хотелось бы войти в раму картины, сложиться в ней и умереть. И если, дорогой друг, как вы однажды заметили, шествуя к центру по улице Гёте, написать в красках Подсознание невозможно, да и не нужно, тогда, пожалуйста, примите от моего имени эту репродукцию Подсознания, которая послужит вам, пока личный состав еще не набран и траншеи не соединены между собой. Все это, пожалуй, даже не представление Подсознания, а изложение мотивации его существования. И еще позвольте добавить, что, если между Идеей и ее Представлением существует такая нерушимая связь, мы можем без страха и упрека выбирать из них то, что нам больше нравится, произвольно очередность меняя.

Точно так же, как в древние времена христианский миф крепко держал художника за яйца, чтобы тот не писал ничего, кроме мадонн, ангелов, демонов и прочего, так и ныне, как мне представляется, на картинах сюрреалистов мы знакомимся с эмбриональным выводком, своего рода икрой, из которой выведутся будущие ангелы, демоны, мадонны и прочее. Я вижу некую туманную связь между банкротством сознательных интеллектуальных сил (безумием настоящего мира) и возникновением великой новой империи тьмы (безумием мира будущего), которая, требуя своего исследования и картирования, оживит рецепторные силы человека настолько, что он сможет смотреть на мир с возобновленным восторгом и свежим зрительным восприятием. Я вижу в этой связи желание спустить раздутую абстрактно-материалистическую вселенную научно-ориентированного человечества, стремление заполнить щели в „дырчатой“ концепции Природы[108], чтобы мы могли жить в случае необходимости на пространстве, не большем, чем камера для буйнопомешанных, и в то же время чувствовать себя заодно с остальной вселенной. Художник ныне наносит первый слой своей картины на туго натянутое ученым полотно, о предназначении которого последний забыл. Да и весь мир почти забыл, для чего оно предназначается. Об этом забыли даже сами художники или, во всяком случае, большинство из них. Хотя некоторые уже принялись наносить на него первый приятнейший слой подсознательного, закрывая им некоторые из наиболее зияющих „дырок“.

Я возвращаюсь снова к великим первооткрывателям, таким как Зигмунд Фрейд, мистик Юнг и прочим, и утверждаю: они вовсе не стремились к созданию методов психоанализа или даже обоснованию научной или философской теории. Ничего подобного. Они предлагают нам только самих себя. Мы должны видеть в них образцы возможностей, которыми наделены каждый из нас и все мы в целом. Стирая с себя черты докторов, ученых, философов и теоретиков, они пытаются показать нам чудесную природу человека, а также гигантские возможности, открытые перед ним. Им не нужны ученики и истолкователи, они их не ждут – они указывают нам путь. Нам следует, говорю я вам, отвернуться от их теорий, – их-то следует расколотить вдребезги. Их теории не нужны. Пусть каждый обратит свой взгляд внутрь и посмотрит на себя с восторгом и уважением, с пиететом и глубоким раздумьем, пусть установит свои законы, выдвинет свои теории, окажет свое влияние, разобьет своего врага, сотворит свои чудеса. Примерьте на себя роль художника, целителя, священника, короля, воина, святого! Никакого разделения труда. Давайте соберем вместе все рассеянные элементы индивидуальности. Давайте соберемся!