Этот прекрасный мир - Генри Миллер

По-видимому, я имею некоторое право говорить о трудностях общения с миром, поскольку мои книги запрещены как раз в тех странах, где меня можно читать на моем родном языке. Тем не менее я не без оптимизма надеюсь, что со временем меня если не поймут, то все же услышат. Все, что я пишу, заряжено динамитом, который когда-нибудь уничтожит возведенные вокруг меня барьеры. Если же я потерплю неудачу, значит в свои слова я заложил недостаточно динамита. И поэтому, пока я еще полон сил и желания, я буду закладывать в свои слова динамит. Я знаю, что робкие и пресмыкающиеся души, мои реальные враги, не осмелятся встретиться со мной лицом к лицу в честной борьбе. Я хорошо этих пташек знаю. Единственный способ задеть их за живое, это ударить их ногой по мошонке; чтобы по-настоящему донять, проникнуть в их священные внутренности и перекрутить их. Именно так поступил Рембо. Именно так поступил Лотреамон. К несчастью, те, кто называют себя их преемниками, их приемам не научились. Они много болтают вздора о революции. Сначала о революции в творчестве, потом – на улицах. Как можно их слушать и понимать, если они говорят и пишут на кастрированном языке. Они что же, создают свою прекраснейшую поэзию для небесных ангелов? Или они жаждут общения с мертвыми?

Вы хотите общения? Хорошо, общайтесь! Используйте все и любые средства! Если вы думаете, что вам удастся подкупить мир словом, путь даже ярким или даже крайне левым, вы жестоко ошибаетесь. Это все равно что выходить на ринг новичку, который думает только о том, как бы скорее с боем покончить. Обычно это плохо для него кончается. Он-то думает, что непременно нанесет противнику апперкот или попадет ему в солнечное сплетение. И совершенно забывает о защите. Он раскрывается. Каждому, кто выходит на ринг, следует сначала поучиться стратегии боксерского боя. Человек же, который отказывается учиться боксу, становится тем, кого на боксерском языке называют «обжорой». Если говорить о себе, то скажу, что на ринге я «наелся» довольно быстро. И с тех пор больше думаю головой, «тыковкой», как называют ее боксеры. Я жду теперь, когда противник откроется. Делаю обманные финты. Нырки. Ложные выпады. Тяну время. Выжидаю. И в нужный момент обрушиваюсь на противника всей моей мощью.

Я против революций, потому что они всегда подразумевают возвращение к статус-кво. Я против статус-кво, как до революций, так и после них. Я не ношу ни черных, ни красных рубашек. Я ношу рубашки, которые мне нравятся. И не хочу отдавать честь, как заводная кукла. И пожимаю руки только тем, кто мне нравится. То есть, если выражаться просто, я решительно против ритуалов, которые соблюдаются автоматически. Я верю только в немедленное и личное действие.

Я писал в Америке на сюрреалистический манер еще до того, как впервые услышал само слово «сюрреализм». И конечно, тут же получил за это пинок в промежность. Но я продолжал писать в Америке в той же манере еще десяток лет, не напечатав ни одной рукописи. Чтобы как-то прожить, я просил подаяния, занимал, воровал. Наконец, я из страны уехал. Иностранцем в Париже без друзей я прошел через еще худшие испытания, хотя чувствовал себя все-таки в тысячу раз лучше, чем прежде. Я впал в такое отчаяние, что наконец решил взорваться – и я взорвался. Наивные английские критики так вежливо, в обычной своей идиотской манере, писали о «герое» моей книги («Тропик Рака»), будто бы мной придуманном. Я как можно более ясно дал понять, что говорю в книге о самом себе. И я выступал в ней под моим собственным именем. Я не писал о выдуманном: это был автобиографический документ, книга о человеке.

Я упоминаю о ней только потому, что она отметила поворотный пункт в моей литературной карьере, точнее, жизни. На определенном этапе я решил, что теперь буду писать обо мне самом, о моих друзьях, о моем опыте, о том, что я знаю и что видел собственными глазами. Все прочее, по моему мнению, это литература, а она мне неинтересна. Я также понял, что должен научиться ограничиваться моим личным опытом, моим кругозором, моими знаниями. Я научился не стыдиться себя, писать о себе свободно, рекламировать себя, пробиваться, если это бывало необходимо, локтями. Величайший человек, которого породила Америка, не стыдился торговать своими книгами вразнос от двери до двери. Он верил в себя, и он в величайшей степени верил в других. Гёте тоже не постыдился попросить друга замолвить за него словечко перед критиками. Андре Жид и Марсель Пруст не постыдились напечатать свои первые книги за собственный счет. Джойс отважно годами искал человека, который напечатал бы его «Улисса». Что ж, мир был тогда лучше? Люди были добрее, умнее, добродушнее, понятливее? Получил ли Мильтон достойную цену за свой «Потерянный рай»? Я мог бы перечислять примеры до бесконечности. Что с того пользы?

Вы взываете к справедливости! Что ж, каждый день отмеряет вам ее суровую порцию. Не идеальную и, может быть, даже неумную – с точки зрения марксистской диалектики. Но это справедливость. Особенно много кричат о свободе и справедливости англичане. Они всегда толкуют, даже на войне, о правилах честной игры. Словно война – это игра по правилам. Хотя в действительно важных делах англичане в «fair play» замечены не были. Если бы они ее придерживались, они бы не владели империей, над которой «никогда не заходит солнце», чем они по-дурацки хвастают. Нет, англичане только болтают о честной игре, в то время как на практике они всегда применяли приемы самые подлые.

Из истории, политики, литературы, искусства, философии, религии и прочего я знаю немногое. Знаю только то, что получил из опыта. И вообще не доверяю тем, кто объясняет жизнь с точки зрения истории, экономики или искусства. Эти жучки надувают нас, жонглируя абстрактными терминами. И вообще внушать людям надежды на справедливость, на какой-то внешний порядок: на правительство, социальное устройство, систему идеальных прав, это значит обманывать их самым жестоким образом. Каждый день, куда бы я ни заглянул, я везде читаю что-нибудь о марксистской диалектике. Неужели неумение пользоваться этим жаргоном – позорное пятно на человеческом интеллекте? Что ж, признаюсь, и очень охотно: я не прочитал ни одной строчки из Карла Маркса. И не вижу в этом особой надобности. Ведь чем больше я слышу речи его последователей, тем больше убеждаюсь, что ничего от этого не потерял. Карл Маркс, как утверждают, объясняет систему нашего капиталистического общества. А мне не нужно объяснение нашего капиталистического общества. Пошло оно нахер, ваше капиталистическое общество! Пошло нахер ваше коммунистическое общество, и ваше фашистское общество, и все ваши другие общества! Общества состоят из отдельных людей. И меня интересует отдельный человек – а не общество.

Когда листаешь эту изданную в Англии книгу о сюрреализме, особенно плачевным, прискорбным и нелепым кажется стремление творцов «собраться вместе». Англичане заключили с французами временное перемирие – да это все равно как если бы орел приударил за змеей. Андре Бретон, этот вечный всезнайка, вещает, как вытащенная из воды огромная рыба. Воскресив английский язык времен доктора Джонсона[105] и пропустив его через искажающий фильтр своего фрейдистского французского, он как будто учит англичан азам пробуждения подсознательного. В Хью Сайкс-Дэвисе он нашел способного ученика; раздувшись от своего учения сверх всякой меры, Хью того и гляди лопнет. Еще один выдох от Бретона – и бабах!