Дурные дети Перестройки - Кир Шаманов

– Ира, какая ты горячая, ты чего?!

– Да, тебе нравится? – зашептала она. – Вы оба как вырубились в кресле, мне так понравилось искусственное дыхание тебе делать, что я решила повторить. Ты такой красивый, глазки закрыл и заснул как ребёночек, я так возбудилась. Артём Нину спас, а я тебя, я теперь тебе получается как мама, да?! Можно я тебе пососу, сыночек? Мне про тебя Нина столько рассказывала, и про Свету, и видишь, как она крепко спит? Она ничего не заметит.

Трахаться мы даже не пытались, от герыча расслабляются какие-то мышцы в члене, он из-за этого практически не стоит, и невозможно кончить. Пока Ира играла с моим бобиком, я провалился в сон.

* * *

Артёма через пару месяцев за кражу в магазине приняли менты. И как-то так получилось, что через месяц нахождения в Крестах он оказался на нашем любимом психиатрическом отделении, на Арсенальной, где томились Стенич и Мухин! Нина, собрав и сопоставив сведения от Иры и Мухина, выяснила, что Артём сидит в палате с круглосуточным наблюдением, где сидят членовредители.

– Ты прикинь, он себе чуть руку не отгрыз!

– Что? В каком смысле «отгрыз»?

– Короче, его там прессанули в камере, но не сильно, закинули на третью полку, даже не под шконарь, и он там лежал и грыз руку по чуть-чуть, и прогрыз до кости! Одно сухожилие разгрыз даже, и когда это заметили, его на психиатрическую экспертизу отправили. И Тёма теперь там.

– Бляя! Это же пиздец!

– Так он сейчас лежит и продолжает! Мухин говорит, на прошлой неделе он сгрыз кожу, оголил вену на кисти и начал всасывать эту вену в рот, в ней скопилась кровь, и он тогда эту получившуюся капсулу раскусил, прямо в палате. Всем показывал и объяснял, что это не больно. Ну его опять на усиление режима наблюдения отправили, в другой блок.

– Охуенно.

Поскольку статья у Артёма была не опасная, как только рука начала зарастать, его перевели на послабление режима, и он довольно-таки быстро вышел из тюрьмы. Его любовь, Ира, работала всё это время проституткой, торчала и родила сына, пока Артём был в тюрьме и по больницам. Сын был не от него и с отклонениями, но Артём его принял и воспитывал как своего, в меру собственного понимания и полученного образования, ну, в смысле, часть из наворованного тратил на ребёнка Иры. Ира постоянно бросала его, так казалось Артёму, на самом деле она подрабатывала проституткой, просто он не догонял. Она периодически не ходила к нему на свидания и главное – не отвечала на письма, которые он, уже будучи на воле и даже живя у неё, слал ей почти ежедневно, подкладывая их в почтовый ящик.

Как-то по очередному выходу из больнички он много понял, выходило так, что жить ему больше незачем. Жизнь как гирлянда из тюрьмы и психиатрии, с просветами на Иру и её ребёнка, выросшего акселерированным дауном, ему совершенно перестала казаться привлекательной, и он, основательно подготовившись, решил совершить самоубийство. К тому моменту, так как Артём вышел на свою финишную прямую, дозняк уже доходил до грамма героина, и он предусмотрительно всем задолжал и всё, что мог, продал. Место он определил легко – квартира бабушки, которая на выходные уезжала на дачу и оставляла ему иногда ключи.

И вот в субботу вечером, купив для верности два грамма герыча и достав несколько платформ снотворных таблеток, он приехал к ней на квартиру. Сразу, естественно, поставился полочкой грамма, чтобы сняться, и сборы проходили нормально, в удовольствие. Помылся не спеша в ванной, оделся в чистое бельё, белую рубашку, надел костюмную пару, чистые носки и начищенные ботинки. Выкурил последнюю сигарету, и, застелив бабушкину кровать чистым лоскутным покрывалом, он написал прощальную записку.

Положив записку на стол с кружевной салфеточкой и хрустальной вазочкой с бабушкиными конфетами, он горько заплакал, принял двадцать таблеток феназепама и десять демидрола, запив их стаканом воды. Закатал рукав и, пока таблетки не подействовали, проставился полторашкой грамма герыча, после чего лёг умирать, наложив предварительно на себя руки, и вырубился.

На следующий день вечером бабушка вернулась с дачи. Внучек Артём в костюме так и лежал почти два дня без сознания, на её кровати, с наложенными руками, только описался и обкакался, но вроде бы живой. Все-таки его тренированный организм справился с катастрофической для нескольких человек дозой бадяженного герыча. Наверное, тот же механизм, как у людей, которые пьют яд по чуть-чуть и становятся не чувствительны к яду. Пришёл в себя Артём уже снова в сумасшедшем доме и долго потом не мог из него выкарабкаться.

* * *

Тем временем Нина, у которой дело явно склонялось к тридцатнику, нашла себе девятнадцатилетнего Костика. Накаченный парень сошёл со спортивной дороги и выбрал торч с Ниной. Утром он уходил вырубать, а вечером приносил к Нине ширево, чтобы она его ширнула, и ебал её.

Всё было бы хорошо, но у Костика нашли ВИЧ, и, мелькнув всего пару раз перед глазами, он, наслушавшись рассказов про Артёма, тоже решил выбрать суицид и внезапно для всех действительно повесился. Костику это удалось лучше, чем Артёму, и он отправился на тот свет без промежуточных остановок, освободив вакансию Нининого парня. Нина и Ира снова сдружились на волне общих тем и как-то обратно приблизили одинокого, периодически грызущего руку в психиатрическом застенке Артёма, съездили к нему на свидание и собрали передачу.

Ира, которая так и не нашла отца для своего ребёнка, особенно прониклась к Артёму, когда узнала, что он написал в предсмертной записке её имя, и стала иногда к нему приезжать. Артём снова увидел свет в конце туннеля и снова начал жить.

За всеми этими перипетиями прошло несколько лет, и из психушки освободились сначала Стенич, который сразу же с головой ушёл в разведение кактусов и больше ни с кем не общался, и главное – Мухин, который мгновенно возник у Нины на пороге, выломал дверь и ударил её несколько раз по лицу за то, что она мало его посещала и ебалась тут чёрт знает с кем. После чего Мухин вызвал тачку и силой увёз её к себе на Академическую. Жизнь снова завертелась.

* * *

Сначала она попала в больницу со сломанными рёбрами, потом со сломанной рукой, пальцы которой так правильно и не срослись, и большой палец был с тех пор неестественно оттопырен в сторону. Через пару лет она всё-таки сбежала от Мухина, и он удивительно быстро оставил её в покое сразу после того, как она первый раз в жизни вызвала на него ментов. Усталая и полуразрушенная, наркоманка за тридцать, Нина работала то в магазине промтоваров, то в супермаркете на кассе, но ни счастья, ни покоя не было и в помине. Понимала, что у её подруг появились дети, и пускай, может, и всё наперекосяк, но есть какая-то жизнь, а у неё – наркотики, Мухин и мама, тройной капкан, гепатит, хламидиоз, начинающийся цирроз. И в этот момент, как последний лучик заходящего солнца с картины Куинджи, словно из-под земли появился тосковавший и, как оказалось, любивший её все это время Дивнов, стоило ему один раз позвонить.