Дурные дети Перестройки - Кир Шаманов

* * *

Вова на всё лето был увезён родителями на дачу. Случайно встреченный на улице Стенич рассказал полученную от отца информацию: Вова вегетарианствует, всех, кто ест мясо, обзывает мясоедами. Каждое утро бегает голый на речку купаться, короче, ему там нравится. Всё как будто хорошо.

С дачи он приехал только к ноябрю, встретились случайно. От побритого налысо, в длинном белом плаще и плеере, Вовы исходила какая-то плотная демоническая сила. Безумие так бросалось в глаза, что трудно было даже просто находиться рядом, и в этом безумии чувствовалась какая-то фатальная отрешённость. Поскольку брил голову он несколько дней назад, волосы начали отрастать, и голова Вовы стала отливать серебром, присмотревшись, я понял, что Вова сед, практически полностью сед, в двадцать два года.

Его сосед, Лёха, рассказал, что Вова каждый день в течение последних двух месяцев на даче собирал и ел поганки по четыре раза в день в геометрически прогрессирующей дозировке. С утра под грибами купался в замерзающей речке, потом под грибами занимался штангой, читал Кастанеду, писал стихи, рисовал шизофренические абстракции ручкой и ни с кем не разговаривал. Ещё полгода в больнице имени Степана Скворцова. Снова лето. И снова дело к осени.

* * *

Я перебежал наискосок перекрёсток Ланского шоссе и улицы Новосибирской и около дома Беккера наткнулся на Вову. Вова в той самой куртке, выглядит хорошо, седина даже в чём-то ему идёт – если можно так сказать, загорелый и вменяемый. Говорю, поправляя на нём воротничок:

– Хорошо выглядишь.

Он, поправляя воротничок на мне:

– Ты тоже.

Я знал, что это правда, у меня тоже хороший прикид и загар, улыбаемся. Но Вова при этом какой-то не такой. Снова эта отрешённость, но безумия нет, или это предрешённость? Как-то даже начал по нему скучать, по старому, когда ходили к Виссариону, читали друг другу вслух Хармса наизусть и смеялись до коликов, когда по радио «Маяк» слушали выступление профессора Жопова у него на Просвете.

– Володя, а как вы думаете, как Профессора называли одноклассники в школе?

– Ээээ… Жопа?!

На вопросы о здоровье начинает улыбается, хули, говорит, бывает. Расстались. Несколько раз оборачивался. Он так и стоял на перекрёстке и смотрел на то место, с которого я появился, ждал, наверное, кого-то?

* * *

Декабрь девяносто восьмого. Был с оказией на районе, снова встретил его соседа. Первая новость – Вова умер!

– В чём дело? Как? Шутишь?

– Пришли они с батей на вторую квартиру на Просвете. По плану была уборка. Почти закончили. Вова вышел на кухню. Долго нет. Папа пошёл посмотреть. У окна стоят тапки. Выглянул в окно. Девятый этаж. Внизу человек. Вова. Бегом вниз. Неделя в коме. Умер от разрыва внутренних органов. Падал на дерево, оно смягчило удар, но истыкало сучьями. Искали кровь, тебя искали, но не нашли, ты же тут не живёшь, да и наркоман ты, гепатит. А телефон знал только Стенич, который всех посылал нахуй, типа всё враньё и Вова выздоровеет, а вы не общаетесь больше.

После смерти Вовы прямо на Вовиных похоронах, на которые я тоже не пришёл, Стенич снова говорил родителям, что это я околдовал Вову чёрной магией, и даже пытался как-то снять с себя и Вовы мои заклятья, кинув какой-то мешочек в Вовину могилу. Пацаны чуть не набили ему ебальник прямо там. Но всё-таки непонятно, насколько человек выбирает свою судьбу сам?

Спустя год, Лёха, ещё пара металлюг и я собрались и приехали на кладбище в городе Пушкин. Там Вову подхоронили к сестре. Когда я увидел это место, я вспомнил, что видел его во сне несколько раз. Именно так, забор кладбища и огородные участки с домиками для инвентаря за этим забором. Во сне были могилы вперемешку со сквотерскими, советскими огородами, ярко-зелёная трава, жирная земля и песок, только что переварившие смерть. Торчали не то могильные кресты, не то огородные чучела, какие-то советские, могильные таблички, колышки, и ощущение рвотного рефлекса от появляющихся тут и там из земли созревающих овощей с черепами и костями. Засаженное диким огородом, заброшенное кладбище. И пах этот сон, как после сотрясения мозга в четвёртом классе в тот момент, когда я понял, что такое сукровица.

С Валерочкой броуновское сближение произошло в позднеторчковый период и в период выхода из торча. То есть очень давно, но не очень-очень. Я от полного нечего делать и желания разрушить замкнутый круг начал волонтерить в «Анонимных наркоманах», сидеть там на горячем телефоне, трезвиться и прописывать шаги, занимаясь параллельно медитациями. А Валера был там частым гостем, хотя услыхали мы все о нём намного раньше.

Родившись первого января 1975-го, в Новый год, он стал поздним подарком для мамы в примажоренной советской еврейской семье. Его дедушка был капитаном то ли ледокола «Ленин», то ли ледокола «Красин».

Парень с детства не оправдывал надежды на себя, одну за другой, и уже в подростковом возрасте развился в обычного питерского торчка-задрота, избалованного терпеливостью родителей до крайней степени. По складу Валера был похож на капризного Варёного, но с выраженным комическим даром. Когда Валере было шестнадцать, он ещё ни разу не был с девушками, но уже плотно торчал на ширеве, подворовывая из дома по мелочи. И тут скоропостижно его еврейская мама, психиатр, решила эмигрировать с семьёй в Америку.

В туалете Аэропорта перед вылетом в Нью-Йорк Валера раскурил здоровенный косяк, а в нагрудном кармане рубашки, чтобы не сдавать в багаж, пронёс на борт шприц с раствором ширева обыкновенного. Через пару часов полёта над Атлантикой он отправился в туалет, ширнуться. На стремаке перед американской таможней он решил, что лучше предстать без палева в карманах. И на измене, чтобы не выбрасывать, проставил себе всё, что было. От этого, на грани передоза, он всю оставшуюся дорогу блевал в чёрный пакетик. Охотно принимая помощь бортпроводниц, вытираясь гигиеническими салфетками, он разыгрывал перед мамой сцену, как будто его укачало, и требовал то свежего воздуха, то водички и невинно смыкал упоротые глазки, когда его зарубало.

* * *

Самолёт приземлился в Нью-Йорке, городе наркотиков и всяческих соблазнов, но машина сразу же отвезла Валеру и маму в Детройт, в африканскую Америку, в город автомобилей и… крэка.

Сначала мама хорошо зарабатывала, психоанализируя еврейскую диаспору Детройта, и давала Валере достаточно большие для него на тот момент суммы, которых ему хватало на шмотки и марихуану. Но он, конечно же, попробовал и ему, конечно же, так понравился крэк, что, конечно же, понадобилось ещё и ещё, да и просто хотелось влиться в местную жизнь. Для начала, пока достаточно не изучил язык, затусовавшись с ушлыми эмигрантами из Украины, он занялся подделкой чеков. Дела какое-то время шли неплохо, и переработка навара через потребление колумбийского товара пошла как по маслу. Крэк сначала приобретался у уличных пушеров, а потом, поскольку иногда у него бывали деньги, он познакомился и с оптовиками. Барыги таких как Валера любят, поскольку такие покупают оптом, но не для распространения, а для себя.