Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

ДИНА: Да ладно тебе, малыш… Во всяком случае, завтракаем мыточно вместе… (смеется).

РЕНАТА: И иногда сталкиваемся в ванной… (смеется).

ДИНА: И не только в ванной… А еще и… (смеется).

«ИМЕНА»: Ваши интервью часто называют скандальными. Вывсегда так шокирующе откровенны?

ДИНА: Мы просто откровенны.

РЕНАТА: А в том, что называется творчеством, —особенно. Если оно хоть кому-то поможет по-настоящему — мы будем толькорады…"

* * *

…Ничего не осталось.

«Таис» умер. Он умер вслед за Виксаном и Алексом. Леша Лепковсе еще жив, но такая жизнь — хуже смерти. Его больше не выпускают из психушки,а в психушке нет даже раздолбанного «Красного октября». И нас тоже больше нет.Остались только воспоминания. И дневники. Мои дневники, которые Динка рвет сзавидной регулярностью. А я с такой же регулярностью начинаю писать новые. Былеще целый рюкзак вырезок с нашими старыми интервью, небольшая часть того, что янасобирала за два года. Вчера Динка сожгла вырезки вместе с рюкзаком — в саду,на вытоптанной площадке между оливковыми деревьями. Костер был недолгим — как инаша чертова окаянная слава. Вырезки сгорели сразу же, а вот рюкзак остался вживых, сильно пострадал, облупился, но остался в живых. Так же, как и мы.

Пока.

Еще в Питере, перед самым отъездом, Динка сожгла всефанатские письма, три или четыре мешка, никак не меньше. Теперь нам большеникто не пишет. Никто. И интернетовский сайт почти умер. Подох. Приказал долгожить. Предсмертные конвульсии — не в счет. Сайт, полный самых отчаянныхпризнаний, самых отчаянных вожделений, самых отчаянных исповедей, самыхотчаянных призывов, самых отчаянных проклятий. Кем мы только не были запоследние два года! «Ренаточкой-котиком», «Диночкой-солнышком», «вонючимилесбиянками», «любимыми, чмок-чмок-чмок», «дурами-извращенками», «я умру завас, умру», "малолетними б… ", «ди-ив-чонки, я не могу без вас жить»,«эй, шлюшонки, дешево продается вибратор», «пиплы, дайте телефон Дины и Ренаты,оч нужно», «народ, вопрос века: спят они друг с другом или с продюсером?»,«смерть гнилым лесби», «я вас люблю-ю-ю-ю», «моя подруга погибла из-за вас»,«хочу-хочу-хочу Динку с Ренаткой», «они лесбиянки или нет?», «кто вам большенравится, Дина или Рената?», «где новый альбом, суки?!»…

Официального фан-клуба тоже больше не существует. Он прожилчуть меньше загибающегося официального сайта. Теперь его нет. Неофициальных —тоже, а сколько же их было, сколько! Чуть ли не в каждом городе, где на нашешоу невозможно было достать билет. Нет, наверняка они где-то остались — те, ктонас любил… Кому-то «Таис» снес крышу напрочь, из таких сумасшедших можно смелобыло рекрутировать полки и дивизии. И целые военные округа.

Теперь наши части разгромлены. Даже надписей в подъездах неосталось. Их сменили другие надписи и другие кумиры…

Плевать. Суки. Предатели. Плевать. Вы еще вспомните. Вы ещепожалеете. Вы еще будете орать, вытягивая жилы на шее и рыдая от счастья:«Ди-на! Ре-на-та!..» Вы еще будете стоять в очереди за автографами… Вы ещебудете подставлять для них свои тупые низкие лбы.„ Вы еще будете хватать нас закрай юбок и хлопаться в обморок. Вы еще будете бить друг другу морды из-заДинкиного платка, брошенного вам на концерте. Вы еще вцепитесь друг другу вволосы из-за моего браслета, брошенного вам в клубе. Вы еще сиганете из окна,потому что мы не ответили на ваше, мать его, письмо. Вы еще попилите в ванныхсвои дурацкие вены… Вы еще обклеите стены ваших квартир нашими плакатами. Сознаменитым темно-вишневым поцелуем дуэта «Таис»…

Костер давно прогорел, вот только Динка никак не моглаотойти от него. Она сидела прямо на земле, подобрав под себя ноги, и молчапялилась на золу. И прямо из горла тянула «Риоху», хреновое вино, нужносказать. «Торрес» было получше, но придурок Пабло-Иманол говорит, что мы и такему дорого обходимся. На вполне сносном русском.

Тварь.

Тварь живородящая, как сказал бы Ленчик. Но Ленчика тоженет, если не считать его одиноких звонков раз в две недели. Эти звонки неутешают нас, скорее наоборот. Ленчик увещевает «своих девочек» из далекого ипочти забытого Питера, из далекого и почти забытого прошлого: «Не переживайте,девчонки, это самый обыкновенный творческий кризис, никто от этого незастрахован, никто… Потерпите, девчонки, кажется, я нашел композитора… онничуть не хуже, чем Леша… кажется, я нашел поэта… он, конечно, не Виксан, новполне приличный… ну что вы скулите, девчонки, наслаждайтесь Испанией, небудьте идиотками… а папочка приедет и сразу же вас заберет… набирайтесь сил,девчонки, концепция нового альбома скоро будет… почти… уже готова».

Голос Ленчика похож на автоответчик, да и сам Ленчик похожна автоответчик: он всегда говорит одно и то же. И мы всегда делаем одно и тоже: вешаем трубку. Он снова звонит — с регулярностью раз в две недели. И мы стакой же регулярностью вешаем трубку. Он звонит — мы вешаем. Он звонит — мывешаем.

Но…

Вот хрень, мы всегда ждем этого его звонка черезвоскресенье. В ночь со второй субботы на второе воскресенье мы не спим. Спатьневозможно, а вдруг Ленчик скажет что-то совсем другое. А мы будем не готовы кэтому другому… К воскресному звонку мы с Динкой готовимся по-разному: Динкаотправляется трахаться с придурком Пабло-Иманолом, а я отправляюсь в библиотекупридурка Пабло-Иманола, трахаться с его книгами.

У Пабло-Иманола много книг, что странно: Пабло-Иманол непохож на читающего человека. У Пабло-Иманола много книг и много собак: собакиидут ему больше.

Собаки живут в небольшой пристройке к большому домуПабло-Иманола. Там есть несколько вольеров и тошнотворно пахнет сырым мясом. Ябыла там один раз, всего лишь один, и больше никогда туда не заходила. Динка —другое дело. Динка может торчать там часами, глядя в испанские глаза собак. Инакачиваясь «Риохой».

Я стараюсь не пить, хоть кто-то из нас двоих долженсохранять ясную голову. И могу часами торчать в библиотеке Пабло-Иманола. Янашла там множество книг на русском, но ничего удивительного в этом нет: женаПабло-Иманола была русской, я сама видела ее портрет. Вернее, два портрета:один в рамке, другой в раме. Один — всего лишь любительская фотография, другойнаписан маслом. Оба портрета сделаны придурком. Совсем неплохие, приходитсяпризнать. Особенно написанный маслом: в нем есть настроение, немного грустноенастроение, совсем как плотные, забитые цикадами вечера в этом чертовомиспанском доме. Даже странно, что портрет написал придурок, но он сам сказалмне об этом.

Теперь я думаю, что он соврал.

Я ни разу не видела его с кистями и красками. Я ни разу невидела его с чем-нибудь. Он ничего не делает. Он может долго сидеть, уставившисьв одну точку. Он может долго лежать, уставившись в одну точку. Ему все равно,где лежать; ему все равно, где сидеть: в саду, на кухне, забросив ноги на стол(с вечно киснущей на нем жратвой), перед экраном своего ноутбука (он обожаеттупые компьютерные игры); перед голой Динкой, перед одетой мной… Иногда(никакой упорядоченной системы в этом нет) Пабло-Иманол, небритый Ангел, играетна саксофоне. Нельзя сказать, что это совсем уж плохо, пассажи бывают удачными,и даже очень удачными, но выражение лицо Ангела не меняется: оно так и остаетсябезучастным. Свои экзерсисы Пабло-Иманол называет на английский манер —«куул-джаз», прохладный джаз, в котором поеживаются прохладные тени, —Майлза Дэвиса, Джона Льюиса, Джерри Маллигэна… Пабло-Иманол любит поминатьджазменов: полузабытых и полувеликих. Я услышала их имена от Динки, Динка — отсамого Пабло. Динка утверждает, что Ангел играет не хуже самого Ли Конитца,которого ни она, ни я никогда не слышали, да и Пабло-Иманол слышал вряд ли.Прелесть гениальных джазменов в том и состоит, что их мало кто слышал…Возможно, этот самый Ли Конитц и был шикарным саксофонистом, но наверняка ужеумер. А сакс у Пабло-Иманола и вправду неплохой… Жару он не разгоняет, нопозволяет ее пережить. Что мы и делаем: переживаем сиесту за сиестой. И толькоджаз вносит в это некоторое разнообразие.