Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…» - Андрей Караулов

А я был лишь игрушкой в их руках.

Сегодня воскресенье. Весь отряд в кино, а я не пошел, опять ломит спину, да и руки болят, устал. Лучше отдохну, полежу.

Даже не верится, что остался один, что вокруг сейчас никого нет, что никто не храпит тебе в ухо и не матерится. Листаю свои дневниковые записи. Перечитал все, что было написано в «столыпинском» вагоне по пути в Ташкент, когда я уже отсюда, из Нижнего Тагила, ездил туда в качестве свидетеля по делу первого секретаря Новоийского обкома партии Есина, — я о нем уже рассказывал.

Любопытные записи.

«15 ноября 1985 года. Пошли уже вторые сутки в «Столыпине». Маршрут такой: Джамбул — Чимкент — Ташкент. Очень холодно. Одолевает простуда. От жестких нар в «Столыпине» ноют кости. Солдаты конвоя относятся нормально, выполняют предписание: строгая изоляция. В тройнике один. Вагон старый, дует во все щели, до Ташкента еще много часов. Впереди — очередной суд, теперь — Узбекский, Верховный. Я — свидетель по делу Есина. Интересно, что будет? Поверят, что я оговорил себя под давлением Гдляна и Иванова или «продублируют» как прежде? Посмотрим.

Сейчас около четырех утра. Проснулся от холода. В соседних «клетках» — Бегельман и Каримов. Они едут в Ашхабад, но на какой-то другой процесс. Бегельман и Каримов — спят, особенно Каримов — спит в любое время суток, храпит во всю. А что ему? У него срок — 20 лет, расстрел заменили. Полный флегматик, оставляет впечатление пустого и отрешенного человека. Колония особого режима в Ивделе, где он отбывает наказание, находится в Свердловской области. Там он пристроился помогать на кухне: еда для него главная проблема. Получил инвалидность второй группы. Отец 9 или 10 детей. Русским языком владеет плохо, говорит, что хорошо знать русский язык была не его забота, а — второго секретаря обкома партии (а он был первый). Много ест и мало о чем думает.

Рассказывал следующее: чтобы добыть показания, Гдлян арестовал 16 его ближайших родственников, в том числе — жену и двоих детей. Их крики, плач и допросы записали на видеомагнитофон и показали Каримову. Они с экрана умоляли его хоть что-нибудь сделать, потому что их в тюрьме держат впроголодь и все время грозят расстрелом. Услышав эти крики, Каримов готов был признать все, что угодно. В итоге — подвели под расстрел, потом дали 20 лет. Вот вам и «признательные» показания, вот и полное беззаконие следствия. Лишь бы добыть показания! И семью Каримова сразу отпустили за ненадобностью…

Простуда одолевает все больше. Лишь бы не заболеть. Болит горло. Солдатам конвоя тоже холодно, но они, бедные, терпят. С арестантами обращаются нормально. Туалет и вода — все просьбы удовлетворяются, да и подготовка у них хорошая…

Все-таки очень жалко солдат срочной службы. Два года — и все время на колесах, эти молодые люди практически ничего не видят, только одних зэков.

Правильно ставится вопрос о переводе службы конвоирования на сверхсрочную службу или на работу по вольному найму. Это очень разумное решение. По крайне мере, так мы сохраним большое количество молодых людей от отрицательного влияния со стороны матерых преступников. Что ни говори, а за два года ежедневного, можно сказать, ежечасного общения с ними молодой парень, солдат, все равно что-то впитывает, проникается их психологией. Рано или поздно это даст свои плоды. А солдату внутренних войск можно найти и другое применение…

Спать уже не хочется, а надо, обязательно надо. Пишу эти строки на короткой остановке, вагон пустой, едем мы только втроем, да, кажется, еще кто-то в соседней камере. Прапорщик, начальник конвоя, жалуется: в вагоне холодно, потому что плохой уголь. Все правильно. Кто же даст зэку хороший уголь? Мы ведь не люди, мы вне закона и Конституции. Попробую уснуть, авось, получится. До Ташкента рукой подать…»

Вот так, уже несколько раз, я уезжал из Нижнего Тагила. Сначала — в Москву, давать показания в суде по делу Худайбердыева, потом в Ташкент. Когда везли в Москву, тут мне повезло больше — отправили самолетом. Это был обычный гражданский рейс Аэрофлота.

А еще раньше, когда я находился под следствием в Лефортовской тюрьме, меня привезли в Домодедово, не сообщив, куда я еду, и только тут я понял, что мы зачем-то летим в Ташкент. Летели мы на Ил-86, пассажирами были узбеки, и хотя я был без наручников, но вид у меня был — арестантский; так что многие пассажиры меня узнали, подходили, с любопытством смотрели, а некоторые — даже здоровались. По бокам, впереди и сзади расположился конвой, восемь человек во главе с офицером, — в общем, окружили меня достаточно плотно, хотя куда я денусь на высоте 10 тысяч метров? А когда прибыли в Ташкент, у трапа стоял все тот же «автозак»…

Ташкентский изолятор КГБ очень плохой, грязный, сырой, когда шел дождь, камера наполнялась всякими испарениями (она находилась в полуподвале). Тут я пробыл где-то порядка десяти дней. В камере со мной находились еще двое: наркоман-«афганец», сидевший за употребление наркотиков, и еще один военнослужащий, тоже, по-моему, «афганец», который привлекался к ответственности за какие-то незаконные операции. Они, бесспорно, знали, кто я такой, хотя табличку «Чурбанов Ю.М.» я с робы содрал, перед этапом ее целесообразно снимать. Сначала с их стороны была предпринята… ну, в общем, хотели они меня «прощупать», но зная эту публику, зная их подходы… — короче, я быстро поставил их на место и сказал, что чем меньше будет ко мне вопросов, тем лучше будет для этих парней.

А второй раз я попал в ташкентский изолятор — но уже МВД в ноябре 1989 года. Вот после этого самого путешествия в «Столыпине», о котором я рассказывал в дневнике.

Читаю здесь же, в дневнике, еще одну запись — от субботы, 25 ноября 1989 года: «Пошел 21-й день после моего отъезда из колонии и восьмой день пребывания в ташкентском изоляторе. Разместили. С соседями разговариваю мало, по-русски не тянут… Чехословакия бурлит, особенно студенчество, Якеш и другие подали в отставку, на митинге вновь появился Дубчек — впервые после 1968 года. Что же будет с Гусаком? Я видел его только один раз, в Крыму, и то — очень короткое время. Он приезжал на отдых с двумя детьми, но их я совсем не помню. Неужели народ потребует суда над Гусаком, как немцы требуют суда над Хонеккером. Но что же все-таки, происходит в соцстранах? Каков их дальнейший путь и каков наш путь? Что покажут дальнейшие события и что о них скажет история? Ждать, видно, недолго. Все везде бурлит. Одни слова: демократия, гласность, перестройка. Пока что только митингуем и бастуем. Когда же народ за дела конкретные возьмется? Недалеко от меня — Джамалов и Сатаров. Тоже едут куда-то по судебным делам. Бегельман и Каримов уже в Ашхабаде. Интересно, с чем вернется Бегельман, что там будет?

Начал читать исторический талмуд «Россия и ханство Средней Азии», сделал интересные выписки. Авось, пригодятся когда-нибудь…»

Это — из дневника. Но разве все, о чем я думал в Ташкенте, заносилось в дневник? Нет, конечно. Самое-то главное как раз я и не записал. Всему свое время.

* * *

А главное — вот. Здесь, в Узбекистане, и начались все мои мучения. Я уже говорил, что Гдлян и Иванов выбрали Узбекистан не случайно, и факт остается фактом — все отсюда. Знать бы тогда? Впрочем, что бы это изменило?