Юрий Чурбанов: «Я расскажу все как было…» - Андрей Караулов

Я не боялся публично вступить в борьбу с руководством правоохранительных органов Узбекистана, потому что они шли на свой последний суд. Но вот руководители партийных и советских органов выступали на моем суде в качестве свидетелей, их дела еще не были закончены, за ними стояли Гдлян и Иванов, вся следственная часть Прокуратуры СССР. Они просто боялись. И понять каждого из них в той ситуации можно. В той ситуации они не могли дать честных показаний. И я тоже боялся. Кроме того, я еще раз говорю, что меня просто обманули…

Не знаю почему, но я старался верить своему адвокату Макарову. Не могу сказать резко и твердо, что он меня предал, но человек он верткий; и я сильно сомневаюсь, что он вообще мне хоть в чем-то помог. Не сомневаюсь также, что он тоже получал определенные инструкции в «Большом доме». Сначала я вообще не хотел адвоката, но коль скоро речь зашла о высшей мере наказания, то адвокат — по закону — обязан быть; кандидатуру адвоката для меня подбирал все тот же Миртов, правда, по моей просьбе: мой брат в этом деле человек непросвещенный. Миртов принес мне список, потом возникла кандидатура Макарова, я его совершенно не знал и попросил брата «прозондировать» почву. Как она «зондировалась» — не знаю. Времени оставалось мало. Но и Макарову я до конца не открывался. Помощи от него я не ждал. Я бы и без Макарова получил эти 12 лет или, допустим, на год больше — какая разница? Цифры-то одного порядка.

А в суд я верил. Я почти не сомневался, что председатель суда Мэров — человек, носящий генеральский мундир, сможет во всей этой «туфте» разобраться и… поставить на место всех лжесвидетелей.

Но уже в первый день я понял, что здесь все играют спектакль, и роли в этой пьесе написаны где-то на самом «верху».

Зал Верховного Суда СССР рассчитан человек на 240–300: грязные лавки, неухоженное помещение, такие же грязные и неухоженные камеры, где ждут начала суда обвиняемые. Нас было восемь человек: Яхъяев, Сатаров, Бегельман, Норбутаев, Джамалов, Норов, Сабиров и я. Суд признал ложными утверждения следователей, будто я получал деньги от всех названных руководителей органов внутренних дел Узбекистана.

Непонятно только, почему меня «пришили» именно к Узбекистану, а не к Молдавии, или, например, к Казахстану, или к Северной Осетии. Кстати, Миртов «примеривался» и на Армению. Он говорил так: «Прокуратура СССР располагает данными». «Ну и хорошо, — говорю, — располагайте». То есть я послал его куда подальше.

А почему они вспомнили об Армении? Да только потому, что я один или два раза бывал там по служебным делам… А логика такая: где Чурбанов был, там и брал. Допрашивать меня относительно моих «взяток» в Армении приезжал Катусев, работавший в то время заместителем Генерального прокурора страны (сейчас он Главный военный прокурор). На все его вопросы у меня был один ответ: «Нет!» Знаю ли я министра легкой промышленности? Ответ: «Нет». Ну и так далее…

Я чувствовал, как разгораются аппетиты у следователей: брать — так всю страну, почему Чурбанов «грабил» только Узбекистан, а не все пятнадцать союзных республик? Вот так они рассуждали. К слову скажу, что допрос Катусева — это допрос второстепенного следователя; читая протокол, я исправлял за ним грамматические ошибки. Достаточно это для характеристики заместителя Генерального прокурора? По-моему, вполне. Кстати, и Гдлян пишет протоколы с орфографическими ошибками.

Что же касается председателя суда генерала Марова, то он мне и сегодня нравится: настоящий «служака», совершенно безропотный человек, смотревший начальству прямо в рот и умеющий не рассуждать. Как его «запрограммировали» на этот процесс, так он и вел себя. И только уж когда ему действительно что-то не нравилось (как, скажем, в истории с Бегельманом), только тогда Мэров вспоминал, что он служит закону.

И все-таки самый тяжелый день в моей жизни — когда я услышал в зале суда речь государственного обвинителя Сбоева. Сейчас он занял место Каракозова, который поплатился «арестом» за скандал с группой Гдляна и Иванова. Так вот, Сбоев во всем поддерживал следствие, просил определить мне 15 лет лишения свободы: сначала пять лет в тюрьме, потом десять лет в колонии усиленного режима. Вот тут мне уже стало не по себе. Все-таки провести пять лет на тюремном режиме, в одиночной камере, без работы и без воздуха — это верная гибель. И за что? С полутора миллионов дошли до 90 тысяч, да и тех — липовых. Это ли не авантюра?

Я выступал в суде три с половиной часа. В присутствии журналистов, шла телесъемка. Стояла гробовая тишина. Генерал Мэров согласно кивал головой. Сам приговор — 12 лет колонии усиленного режима — я встретил уже спокойно. И как такового последнего слова у меня не было: я не раскаивался, не заверял суд и общественность, что буду «паинькой», не просил к себе прощения или снисхождения. Бегельман, Норов и вся их компания заверяли суд, что они глубоко раскаялись, просили понять их правильно и пощадить. А я напоследок сказал им только одно: не надо было врать, дорогие товарищи.

И в то же время — как их судить? Ведь люди-то были обмануты. Они действительно боялись Гдляна — Иванова. Ведь терзали не только их, терзали всех их родственников. Я уже приводил достаточно примеров на этот счет, но вот последний штрих: у Норбутаева его родной брат был секретарем райкома партии в Кашкадарьинской области, а теперь он в каком-то совхозе работает банщиком. Инженер с высшим образованием! Неужели мы настолько во всем преуспели, что у нас банщик должен обязательно иметь высшее образование?!

Месть — она продолжается!..

Кстати, обо всем, что я рассказываю сейчас, я еще раньше говорил и членам Комиссии народных депутатов СССР, которая проверяла деятельность следственной группы Гдляна, — Николаю Алексеевичу Струкову и Валерию Григорьевичу Александрину.

Инициатива такой встречи исходила от них, они вели себя исключительно корректно, шла видеозапись, они задавали самые разные вопросы и внимательно меня слушали. Я рассказал, как все было на самом деле. У меня была полная возможность ответить на всех их вопросы, ничего не утаив. В адрес Гдляна и Иванова я выдвинул целый ряд конкретных обвинений. Ну и что дальше? Беседа шла около четырех часов, меня выслушали, поблагодарили и отпустили с миром обратно… в камеру. Ничего не изменилось.

Да я и не надеялся, честно говоря.

Время, когда строил «хрустальные замки», уже прошло.

* * *

Ну, хорошо, думаю я иногда, послал бы я все это следствие к черту, как это сделал в суде тот же Яхъяев. Ведь ничего бы не изменилось. Все равно бы меня посадили. Вой прессы стоял такой, что и возразить нечего — растопчут. В зале суда стрекотали кино- и телекамеры, крутился все тот же, уже знакомый нам Феофанов в компании других друзей-журналистов. Тут говори — не говори, а эти люди уже все решили заранее.

Перестройке был очень нужен суд над Леонидом Ильичом. А как же! Дочь — не арестуешь, сына не арестуешь, слишком громкий был бы резонанс в стране и в мире. Зять — фигура вполне подходящая. Очень удобно. Тем более что зять — заместитель министра внутренних дел страны, не райсобеса. Человек боролся за законность, за порядок — почему бы не ошельмовать его как взяточника? Сколько у нас в стране людей, недовольных милицией? Все было продумано.