Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Чудно все-таки устроено человеческое сознание. Спрашивается, за что неугомонный митрополит Макарий выбрал его в святые[40]? Был миролюбив? Вот уж нет. То воевал со своим дядькой Юрием Долгоруким, то ходил покорять чудь и прочих дикарей в Прибалтике, то опять грызся с дядькой. Был незлобив и добр? Тоже нет. Когда его выгнали из Новгорода, то помимо всего прочего поставили в вину плохое отношение к смердам. Да и у псковичей-то, как мне подсказали, он правил всего год. Тогда почему? По методу тыка? Или это плата церкви за то, что он заложил в городе храм Святой Троицы, который ныне вроде городской реликвии. Если новгородцы ходили в бой с кличем: «За Святую Софию!», то псковичи – «За Святую Троицу!» Ну да господь с этим Всеволодом и прочими, к тому же надо было успеть заглянуть на торг, где меня якобы ждал Франческо Тотти.

Базар здесь тоже необычный. Псковский наместник князь Юрий Иванович Токмаков во избежание всяческих заразных болезней, которые постоянно ползли на Русь из чумной Европы, постарался обезопасить город и жителей весьма оригинальным способом – выгнал всех иноземных купцов за реку Великую. Там они жили, там были их склады, а в самом городе их товарами торговали только деловые псковичи-перекупщики. То есть хочешь подешевле, езжай за реку, а если лень – покупай то же самое в городе, у местных, но дороже.

Меня разница в пять-шесть денег не интересовала, поэтому я из Пскова выехал за Великую лишь один раз – якобы на встречу с Франческо Тотти, а остальное время посвятил обогащению местных спекулянтов. Жуликов тут, правда, тоже хватает, но у них зима не сезон. Ушлый народ держит кошели за пазухами, под шубами, зипунами и полушубками – попробуй залезь.

Заметили, наверное, как я виляю вокруг да около, а о самом главном, самом важном помалкиваю. Казалось, наоборот, должен взахлеб расписывать долгожданное свидание, а я вместо того про Тимоху, про Псков, про Бирючи – про что угодно, только не про встречу, о которой мечтал чуть ли не год. То-то и оно, что мечтал. Когда о чем-то грезишь, то оно все так красиво – залюбуешься. А потом грубая действительность как окатит тебя ушатом ледяной воды, и ты стоишь, весь мокрый и ошарашенный: «Как?! И это все?!»

Похожие слова после этой встречи вертелись на языке и у меня. Я же говорю, страж там стоял, батюшка родимый. После того как ему не удалось забрать у меня гостинцы, чтобы дочь вообще не участвовала в их получении от меня, Андрей Тимофеевич, никому не доверяя, решил лично присутствовать при передаче.

К тому времени он был уже совсем не таким любезным, как поначалу, когда я только приехал. Я ведь не сразу заикнулся о подарках. Вначале все честь по чести – приветы, поклоны, грамотка, о здоровье поговорили, о делах державных. Я в своих рассказах все больше напирал на самого Воротынского – дескать, князь снова в чести у царя-батюшки. Иоанн Васильевич даже поручение ему дал наособицу, потому как больше доверить некому. А уж когда Михайла Иванович его выполнит, то тут и вовсе должен выйти в первейшие, и тогда ему, скорее всего, вернут титул «государева слуги».

Много чего я наговорил старому князю, сейчас всего и не вспомнить. Если судить по моим рассказам, то уже сейчас в Москве влиятельнее князя никого нет, хотя в опричнину он и не вписан.

Последнее, конечно, я упомянул зря. Сразу стало заметно – расстроился Долгорукий. Нос книзу свесился, брови на глаза наползли – ни дать ни взять в траур погрузился. Как я потом выяснил – это мечта его была, попасть туда, вот он и загорелся, узнав, что Воротынский поднялся вверх. Думал, что тот сумеет и его воткнуть к «лучшим» людям.

Впрочем, после того как я рассказал о московских казнях, стремление князя поубавилось. Долгорукий-то считал, будто опричнику все можно. И не только считал, но и видел тому наглядное подтверждение. Царь-батюшка во Пскове хоть и не лютовал с такой силой, как в Новгороде, а все одно позверствовал изрядно. Андрей Тимофеевич не чаял и выжить. Они ж перед царским приездом все в баньку сходили, чистое исподнее надели, исповедались, причастились святых тайн. Была бы их воля – и соборовались бы заодно, да церковь проводит этот обряд только с тяжелобольными. Вот тогда-то он и нагляделся, что творят «лучшие люди», причем безнаказанно, и ему это… очень понравилось. Нет, не сами зверства, он же не садист. Зато безнаказанность пришлась по душе…

А тут, оказывается, не все так просто, как ему казалось. Раз сами опричники – да еще какие, весь цвет, все руководство – кладут головы на плаху, получается, что и торопиться ни к чему. Успеется прилечь под топор.

И снова он стал белым и пушистым. До поры до времени. И подаркам очень обрадовался, особенно сабле, а ведь помимо нее я прикупил и еще кое-что, так сказать, по женской части. Я ж по Пскову не просто так хаживал – подарок Маше подыскивал. А как без него? Серьги-то с бусами вроде от Воротынского, а от меня самого что? С матушкой-княгиней проще – ей я еще в Москве приобрел пуховый плат, расшитый золотой нитью, а вот княжне…

Под конец уже, так ничего и не подыскав, я купил платок, хотя сам понимал – не то. Пусть он красивый, дорогой, расшитый золотом, по-весеннему веселый, с темно-синим загадочным ободком по краю, но не то. А спустя полчаса набрел еще на один ряд, увидел коруну и сразу загорелся – оно!

Почему-то девичьи головные уборы встречались мне гораздо реже, чем всякие там волосники, кокошники, кики, убрусы и прочие, которые для замужних, так что особо выбирать было не из чего. Да и сами венчики[41]были не столь богатыми, чтоб достойно выглядеть на прелестной головке моей Маши. А тут лежала целая коруна[42], чуть ли не целиком сотканная из золотых и серебряных нитей, вся в мелких жемчужинах, а более крупные за неимением места искусный мастер расположил так, что они свешивались с нижнего края. Платил не торгуясь – оно того стоило.

Но о том, чтобы я сам вручил серьги и все прочее княжне Марии, Андрей Тимофеевич поначалу не захотел и слушать. Ну и я уперся. Раз сказано – отдать самолично, так и будет, а коль нет – отвезу назад. И точка! Долго он со мной бился, пока не уступил. То жаловался на ее нездоровье, то ссылался на какой-то сглаз, но деваться некуда – все-таки согласился.

И вот теперь он не просто стоял между нами, он еще и говорил, да как – тарахтел без остановки. За меня распинался. Точнее, за князя Воротынского. Дескать, вот какой славный и добрый у тебя внучатый дядюшка, не забыл Марьюшку, кою он в детстве, бывало, качал на колене. Ну и прочее в том же духе.

А я только хлопал глазами да любовался своей ненаглядной. Ох и хороша! Была красота неописуемая, вроде дальше некуда, но оказывается – есть. И вранье это, будто ангелы не спускаются на землю. Просто это случается очень редко, и не каждый может их увидеть. Мне повезло – вот он, передо мной, во плоти земной.