Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Остальные ратники тоже были не обижены вниманием прекрасной половины человечества, но на моего стременного кидались больше всех. По одежонке судили, ну и еще по внешности. А Тимоха – душа простая. Если что-то велено держать в секрете, тут да – слова не вытянешь. Разве только под пытками, да и то неизвестно. Зато про сердечные дела чего ж не поделиться. Вот он уже на вторую ночь и вывалил своей чернявой, что с боярином его творится непонятное. Пока ехали во Псков, веселый был, балагур, сказки сказывал и за острым словцом за пазуху не лез, а уж когда к Бирючам подъезжали, вовсе в седле извертелся от нетерпения. Зато ныне который день смурной да угрюмый.

Задумалась чернявая, а потом усмехнулась и задорно сказала:

– Знаю, по ком боярин твой кручинится. Только напрасно все это. Слыхал, поди, за кого князь наш замыслил дочку свою выдать? Куда твоему тягаться.

Тимоха даже оскорбился. Мол, слыхал, конечно, да молодой сокол куда лучше старого орла. Слово за слово, чуть не рассорились, но в конце концов помирились, и чернявая предложила:

– А хошь, я твоему боярину подсоблю? – Но тут же предупредила: – Только трудно это и опасно, а потому и стоить будет дорого. Чем отплачивать собираешься?

– Золотом, – простодушно ляпнул Тимоха.

У чернявой зеленые глазищи, как у кошки в темноте, огнем загорелись.

– Врешь!

Тут-то он ей и показал монету.

– Ежели и вправду подсобишь, твоя будет.

В итоге чернявая раскрутила его на две. Одну сразу, а то вдруг не получится, так чтоб она ни с чем не осталась, потому что могут и ее наказать, ну а вторую потом. Да чтоб он раньше времени боярину ничего не говорил, а то не сбудется.

И сама она с той ночи молчок, как он ее ни пытал – выходит, мол, или нет. Только отмахивалась да отшучивалась:

– Это сказка скоро сказывается, а дело долго делается. Жди да терпи.

А сегодня ночью она ему поведала, что, мол, они с княжной через три дня собираются на богомолье во Псков. Андрей Тимофеевич поначалу был против, упирался как только мог, но, когда ему втолковали, куда именно и зачем они едут, нехотя дал свое согласие.

Знала чернявая, на что давить. Дескать, стоит в Ивановском монастыре, что в Завеличье (это пригород Пскова, который лежит за рекой Великой), церковь Жен-Мироносиц. Небольшая совсем, одноглавая, но доподлинно известно, что освятил ее митрополит всея Руси Макарий, и каждую из женок, кто в ней помолится, в жизни благо ожидает, что с мужем, что с детишками.

Долгорукий вначале усомнился. Мол, знает он эту церквушку. Небольшая, одноглавая, да к тому же кладбищенская, для отпевания. И не слыхал он о ней ничего такого. Но чернявая оказалась большущей мастерицей на вранье. Такого наплела – попробуй не поверь. Дескать, юродивая, что третьего дня брела по обету мимо подворья на богомолье в Новгород, сказывала, что чудесным образом сыскалась прямо на церковной колокольне богородичная икона, а на ней у Пресвятой Девы персты в благословении сложены, и теперь туда целое паломничество – идут и идут люди, особливо женки. И доказательства помощи небесной имеются. Вдовица подьячего Афанасия Пуговки в свои немалые лета – три с половиной десятка – замуж вышла, да как выгодно, за купца. Марфа Бовыкина, что забрюхатеть не могла, сразу двойней мужа одарила. И под конец припасла самое веское, напомнив, что и у него княгиня Анастасия Владимировна тоже ходила пустой почти пять годков, пока не съездила к Женам-Мироносицам, а ведь в ту пору там еще и чудотворная икона не отыскалась.

Тут уж ему и вовсе крыть нечем. Факт, как говорится, налицо. Единственное, о чем он сокрушался, так это о том, что самолично не может сопроводить дочь, – с ногой худо. Старая рана вскрылась, так что в ближайшие две недели ему с постели не встать.

Заикнулся было, чтоб отложили поездку до его выздоровления, но куда там. Чернявая, ее, кстати, Дашей зовут, тут же руками замахала. Мол, через две недели непременно распогодится – куда в распутицу катить, а сейчас самое время.

Правда, вторую золотую монету она не получила. Тимоха мужик не жадный, но рассудил умно. Мол, у него под рукой кабанчика нет, а в народе сказывают, что бабьего вранья и на свинье не объедешь. И вообще, баба бредит, а черт ей верит, только Тимоха не черт, а потому отдаст обещанное, когда увидит ее и княжну в монастыре. Зато если и впрямь все сбудется, как она говорит, то он сразу отдаст не одну, а две.

– Как же ты догадался о причине моей печали? – поинтересовался я.

– Так ведь не слепой, – невозмутимо пожал плечами Тимоха. – Видал я, яко ты на серьги с тоской глядишь да перстами их наглаживаешь. А кому они, ты не скрывал. Вот одно с другим и сплелось в клубочек. Тока… – И замялся.

– Ну говори, говори, – ободрил я.

– Да я, Константин Юрьич, еще и от твоего имени, тебя не спросясь, подарок ей пообещал, – вздохнул он. – Не думал я тревожить тебя, сам управился бы, да поздно вспомнил, что я, как на грех, чтоб подарок твой весь не растерять, два червонных золотых, что ты дал, перед отъездом под стрехой запрятал. Ныне до терема князя Воротынского скакать – путь далекий, к сроку вернуться не поспею, а обещание сдержать надобно. Ты ж меня сам учил: «Слово казака – золотое слово».

Ой какой меня смех разобрал. И всего делов-то?! К тому же его и покупать не надо – неделю в моей котомке лежит, часа своего поджидает. А я ведь после покупки коруны решил, что он лишний. Оказывается, не совсем. Сгодился.

Золотые в качестве компенсации Тимоха брать у меня отказался. Напрочь. Еще и обиделся, хотя и ненадолго.

– Мыслишь, коль я из подлых, так и понятия не имею, – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – То я тебе даже не подарок – отдарок сделал, а ты эвон чего удумал…

Ратники мое решение снова отправиться во Псков приняли без энтузиазма. Пантелеймон, который был у них за старшего, заметил, что князь-батюшка наказывал им инако – сразу от Долгоруких не мешкая в Москву, чтоб поспеть до распутицы.

– Нам бы эвон куды надобно, – упрямо тыкал он пальцем в сторону тускло светившего солнца, – а ты вовсе в обратну сторону норовишь. Одной дороги, даже ежели поспешать, никак не мене двух ден, да там тож не враз обернемся.

– Мороз на дворе. Далеко еще до весны, – доказывал я.

– Две седмицы назад в церквях по Авдотье замочи подол служили, через три дни Ляксея Теплого[43]поминать будут, а его не зря кличут Ляксей с гор потоки. Беспременно распутицы жди. И в народе сказывают, что на Ляксея санный путь рушится, – не уступал Пантелеймон.

– У нас припасы подъедены, так что сани легкие, вывезут лошадки, никуда не денутся, – самонадеянно заверил я.

– И примета опять же имеется: коль холодный день на Ляксея, весна запоздает, – вовремя встрял в разговор Тимоха. – А ныне и впрямь мороз. Почем ты знаешь, что он не удержится и ростепель ударит?