Слепой против Бен Ладена - Андрей Воронин

Араб потер ладонью здоровый глаз, уставший оттого, что пришлось долго смотреть в одну точку, и, подойдя к окну, выглянул наружу. Вид заснеженных полей навевал тоску и скуку; поднявшийся после обеда ветер раскачивал голые ветви деревьев, стряхивая с них остатки снега. Низкое серое небо обещало очередную оттепель; над верхушкой соседнего холма беспорядочно кружили какие-то птицы, казавшиеся отсюда черными, как хлопья сажи. Птицам приходилось маневрировать, чтобы ветер не сносил их в сторону, и арабу стало интересно, что заставляет их ценой таких усилий оставаться на месте. Вряд ли на ухоженных полях благоустроенной Англии будет валяться неубранная падаль – все-таки здесь не Афганистан и не Ирак, здесь не то что каждый человек – каждая собака и каждая корова учтены, записаны и находятся под неусыпным наблюдением. Но не беда, пройдет еще немного времени, и те, кто усеял афганские горы и пески Ирака неубранными трупами, сами пожнут со своих полей такой же страшный урожай. Времена меняются – пусть медленно, но меняются. Вот и время империй, привыкших кичиться своими гигантскими размерами и военной мощью, понемногу уходит в прошлое. Территориальное государство, каким бы могучим оно себя ни считало, бессильно перед разветвленной террористической организацией, которая находится одновременно везде и нигде, наносит сокрушительный удар и растворяется в воздухе до следующего раза. Такая организация неуничтожима и страшна, как самый сильный ураган. Враги уже начали это понимать, и в их сердцах прочно поселился страх. Но, когда они поймут всю безнадежность своего дела до конца, будет уже поздно – их сотрут с лица земли и предадут забвению.

Он отошел от окна. Дела в последнее время пошли как-то странно, не совсем так, как хотелось бы. Акция в Бансфилде прошла, как и задумывалась, с полным успехом, но уже утром следующего дня стало известно, что дом Халида в Зальцбурге взорвался и сгорел дотла. Халид молчал, аль-Фаттах тоже не давал о себе знать, и в душу одноглазого начала закрадываться тревога. Но ведь не мог же, в самом деле, такой человек, как Фарух, позволить себе и своему подопечному глупо погибнуть при взрыве какого-то там бытового газа! Кто угодно, только не аль-Фаттах... Или этот пес посмел предать Халида? Нет-нет, не может быть! Это просто невозможно, потому что Фарух не наемник, который продается и покупается за деньги, а друг, брат по оружию и крови. Он не ведает сомнений и страха, его невозможно обмануть и запугать, он – настоящий меч Аллаха... Так что же, во имя пророка, там произошло?!

Обернувшись, он заметил почтительно замершего у дверей дворецкого. Невозможно было даже предположить, как давно он там торчит. Это старое английское пугало в крахмальной манишке и белом галстуке безумно раздражало одноглазого, но его приходилось терпеть для поддержания столь тщательно создаваемого образа лощеного джентльмена из высшего общества.

– В чем дело, Саймон? – спросил он на оксфордском английском, изобразив некое подобие любезной улыбки.

– Мистер Гамид вернулся с континента и ожидает в приемной, – величественно доложил дворецкий дребезжащим старческим голосом.

– Гамид вернулся? Почему же вы до сих пор не доложили?!

– Но, сэр...

– Да, знаю, я был занят. Простите, Саймон. Просто я с большим нетерпением ожидал возвращения мистера Гамида.

– Я знаю, сэр. К вашим услугам, сэр. Прикажете пригласить мистера Гамида сюда?

– Да. То есть нет, простите, – поправился хозяин, представив, сколько времени уйдет у этого дряхлого раритета на то, чтобы доковылять до приемной и вернуться, ведя за собой гостя. – Я сам пройду в приемную. А вы принесите нам чай.

– Только чай, сэр?

– Только чай. Это сугубо деловая встреча. И потом, вы же знаете, что я не пью до захода солнца.

– Да, сэр. Понимаю, сэр. Разрешите идти?

– Идите, Саймон.

Дворецкий, шаркая подагрическими ногами, двинулся в направлении буфетной. "Милая старая Англия, – глядя в его неестественно прямую спину, подумал араб. – Да ниспошлет Аллах свой гнев на головы ее обитателей!" Едва дождавшись, пока старик освободит дверной проем, он почти выбежал из гостиной, широким шагом преодолел длинный коридор, спустился по парадной лестнице из резного мореного дуба в холл первого этажа, снова прошел коридором и опять поднялся на второй этаж по винтовой лестнице, пронзавшей толщу каменной стены Охранник вскочил при его появлении. Одноглазый жестом усадил его на место, толкнул массивную дверь красного дерева, которой, похоже, было не меньше двухсот лет, и оказался в небольшой, обставленной в восточном стиле приемной, служившей преддверием его рабочего кабинета.

Гамид, рослый, широкоплечий и одетый по случаю как преуспевающий бизнесмен, поднялся ему навстречу. Они обменялись приветствиями, и хозяин жестом пригласил Гамида в кабинет, отметив про себя, что вид у того хмурый, и расценив это как дурное предзнаменование.

Усевшись в предложенное кресло, Гамид первым делом ослабил узел галстука.

– Вы позволите?.. – спросил он, спохватившись.

Хозяин нетерпеливо кивнул: он с удовольствием позволил бы Гамиду раздеться догола и даже сбросить кожу, лишь бы тот поскорее начал говорить. Гость с видимым облегчением содрал с шеи галстук и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Вид у него был усталый, глаза покраснели от недосыпания, на тяжелой челюсти, на щеках и под носом проступила иссиня-черная жесткая щетина.

Хозяин смотрел на него, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, но воздерживался от вопросов. Он знал, что Гамид расскажет все сам, без понуканий, поскольку именно за этим и пришел. Однако пережить паузу оказалось непросто, и одноглазый подивился собственному нетерпению. Он многое пережил, побывал в переделках, из которых обычному человеку живым не выбраться, и всегда сохранял спокойствие. Он терял друзей и много раз сам находился на краю гибели; пытаясь его уничтожить, враги превращали в руины города и целые страны, убивали тысячи ни в чем не повинных мусульман, но он и тогда оставался спокойным, потому что служил великой цели. Сотни раз ищейки выходили на его след, однако он не особенно волновался по этому поводу: игра в кошки-мышки со смертью была неотъемлемой частью того образа жизни, который он избрал. Он был уверен, что готов пожертвовать всем, что у него есть, даже своей семьей, однако теперь вдруг начал в этом сомневаться.

Да, его двоюродный племянник очень много знал о нем и, попав в руки спецслужб, многое мог рассказать. Но в данный момент одноглазого, как он с некоторым удивлением убедился, волновала не столько его собственная участь, сколько судьба Халида. А Гамид, да украсит Аллах его лоб тем, что нормальные мужчины привыкли носить ниже пояса, все никак не начинал говорить, и чем дольше он молчал, тем яснее становилось, что дело плохо.

– Я знаю, что ты ждешь от меня известий, – сказал наконец гость, массируя пальцами старый шрам, который стал виден, когда он расстегнул воротник.

– Рад, что ты сохранил свойственную тебе проницательность, – сдержанно произнес одноглазый.