Пуля для штрафника - Роман Кожухаров

— Ты за мои силушки не беспокойся, старшина… — спокойно ответил Аникин и многозначительно добавил, почесав лезвием себе щеку: — И тоже… береги себя. А то бывает: против бабы — герой, а против мужского разговора — сопля соплей…

— Следующий! Следующий! — ничего Аникину не ответив, нервно закричал начхоз.

Время после построения полетело как-то быстро. Отделение поставили на череду тополей, которые росли ровнехоньким рядом вдоль некогда колхозного поля.

— Ишь, как вымахали… — завороженно, будто смакую предстоящую работу, проговорил Бондарь. — Аж рубить жалко.

— Ничего, Богдан Николаич, фашистов прогоним, колхозники новые тополя посадят… — заметил Попов.

— И то верно, — кивнул Бондарь. — Хоть что-то здравое от тебя услышал, Попов. Ну, взялись за гуж…

Аникинцы включились в работу со смаком, даже с наслаждением, в аккурат, как в пословице: лес рубят — щепки летят. Только не было в этих словах для солдат никакого второго смысла. Щепки так и летели во все стороны. Работа на лесозаготовках кипела. Топоры только и мелькали вверх-вниз, сплошным перестуком накладываясь на непрерывное «вжик-вжик» двух двуручных пил. Не часто на фронте удавалось приобщиться к мирному делу, до которого стосковались у всех руки. И вот уже никто не замечал ни дождя, насквозь промочившего шинели и полушубки, ни раскисшей грязи, в которой прочно увязали сапоги.

— Осторожно, берегись! — зычный окрик Бондаря расчистил от работающих место падения очередного дерева. И вот оно с шумом и треском, перекрывающим гул канонады, рухнуло в мокрую, мягкую, как перина, заждавшуюся хозяйских рук землю.

За рухнувшее дерево тут же брались топоры, стесывая сучья и ветки. Бондарь, методично, одним ударом оттяпывая толстенные суки, то и дело останавливался, принимаясь счищать налипавший на сапоги жирный, как черное масло, чернозем.

— Ну и землица, — не переставая, восхищался он. — Чистое сливочное — землица! Тут, небось, палку воткни, и плодоносить начнет.

— Богдан Николаич, ты лучше с бабой попробуй. Оно надежнее выходит. Насчет плодоношения.

— Ну, Попов, я тебе щас язык-то обкорнаю, — среди дружного хохота грозил Бондарь обухом языкатому остряку. — Заместо бревна пойдешь. Ты же у нас не тонешь. Ротный сказал использовать все подручные средства. А ты же у нас из того материала, который не тонет…

Топор в руках Аникина так и мелькал. Он чувствовал, как руки стосковались по мирному труду. Можно даже было представить, что бревна эти они заготавливали для какой-нибудь постройки. Хотя, конечно, в России избу или клуб из тополя никто строить не будет.

Спал Андрей не больше часа. Но никакой усталости не ощущалось. Наоборот, что-то совершенно другое, похожее на опьянение, кружило ему голову, бурлило в жилах, будто молодое вино. Хотя никакого спирта он не пил, ни перед сном, ни тем более сейчас.

Нина… Он, в мокром полушубке махавший топором как заведенный, был здесь, сейчас, под хмурым низким небом. А мысли его — там, в тесной комнатенке, примыкавшей к большой «каса маре»[7], которую приспособили под батальонный лазарет. Андрей предлагал уйти куда-нибудь на сторону, приютиться у кого-то из местных. Но Нина неожиданно воспротивилась.

— Здесь раненые, — убеждающе шептал он.

— Раненые спят, — непреклонно отвечала она в ответ, касаясь его лица ладонями.

— Кто-то наверняка не спит.

— Ну и что?! Не их дело.

Андрей, беспокоясь больше за Нину, был удивлен ее реакцией. Он, уже ощущая, что теряет власть над своей выдержкой, предпринял последнюю попытку вразумить девушку.

— Нина, понимаешь, комбат… если узнает…

— Ну и пусть! — с неожиданной отчаянной бесшабашностью прошептала она. — Пусть узнает.

Горячая волна, вызванная жаркими, страстными поцелуями Нины, накрыла его с головой. Уже ни на что не обращая внимания, он, приподняв, обхватил ее и так, в охапке, осторожно отнес в ее комнатку.

«Люблю… люблю… по любви хочу…» — все шептала Нина, пока они, спеша урвать у войны секунды жизни, торопливо расстегивали пуговицы своих гимнастерок и скидывали в темноте свою одежду прямо на пол. Старая пружинная кровать Нины, пахнущая свежестью простыней, предательски заскрипела, и Андрей, подхватив налившееся тяжестью женственной красоты тело девушки, бережно опустился с ней прямо на пол, на брошенный посреди комнатушки полушубок

Они осыпали друг друга поцелуями, и она продолжала шептать, а потом уже не могла говорить, борясь с неодолимым желанием отозваться несдержанным стоном на каждое движение его сильного, ритмично напиравшего тела. Темнота и ласки Нины, ощущаемые на ощупь, впитываемые подсознанием, добавляли Андрею пьянящего ощущения полета и кружения, заставляли напрочь забыть, что кругом война и они — в самом эпицентре смертельного урагана, забыть, что и где с ним происходит и кто он такой. Забыть… забыть… забыть…

А потом они лежали на полушубке, постепенно, по капельке, обретая испарившееся вместе с росой любовного пота сознание, выплывая по чуть-чуть, потихонечку, из этого забытья.

Они опять возвращались в здесь и сейчас, где были артобстрелы и смерть, подготовка к переправе, где были комбат и начхоз. Где была война… Но еле уловимый запах цветущей сирени продолжал преследовать Андрея. Не отпускал он и здесь, среди стойкого, не перебиваемого даже стылым дождем запаха спиленной древесины.

Стволы, обтесав и распилив надвое, в несколько подходов отнесли к берегу. Аникина и других командиров тут же вызвали в командный пункт батальона. Туда уже прибыли передовые подразделения саперного полка.

В суматохе, передвижениях большого количества людей ощущалось, что затевается что-то серьезное. Видимо, ощущение это, минуя широкую водную преграду, по воздуху передалось немцам. Они стали еще сильнее обстреливать береговые позиции и дальние подступы к селу. К артиллерии добавились минометы. Какой-то новый, неясный гул вкрался в звуковую картину канонады с правого берега.

— Самоходки… Похоже на «Фердинанды», — прислушавшись, произнес один из саперов. На лице его, запачканном брызгами грязи, ясно прочитывалась сильная усталость. Он словно бы угадал мысли Аникина.

— Ох, и трудно пробирались, — проговорил он с обреченным безразличием в голосе. — Дороги развезло. Телеги с барахлом нашим понтонным еле тащились. Думал, совсем увязнем. Эх, жаль, шанцевый инструмент отстал. Теперь до ночи ждать придется. Вместе с остальными частями, видать, прибудут.

— С остальными? — настороженно переспросил Аникин.

— Ну да, вся рокада в сторону села вашего… как, бишь, оно называется?