Плач льва - Лариса Райт

— Tsouse, — произнесла Линда.

— It’s our house[16], — тут же перевел Майк, а Женя отчетливо ощутила, что невероятное произношение его матери — лишь наименьшая из тех проблем, с которыми ей еще предстоит столкнуться.

— Так с чем нам предстоит столкнуться? — надменно спрашивает Женю мама одного из юных артистов.

За последние три часа Женя уже десятки раз повторяет идею нового спектакля и слышит в ответ самые разные высказывания: от непосредственного и малозначительного «Вау!» или равнодушного пожатия плечами до открытого непонимания и даже враждебного, практически хамского:

— Мой ребенок должен изображать припадочного? Что вы себе позволяете?!

Услышав такое первые несколько раз, Женя еще пытается спорить, что-то доказывать и объяснять, стараясь донести до каждого глубокий смысл будущего представления, говорит совершенно несвойственные ей высокие слова о чрезвычайной социальной и моральной значимости таких мероприятий, в которых всегда почетно принимать участие. А потом или устает, или осознает, что подобные вещи люди должны понимать сразу, понимать и принимать, а уж если не дано, так и стараться не надо. Потому что раз души нет, то, сколько разговоры ни разговаривай, она и не появится.

Теперь Женя не хочет ни спорить, ни тратить впустую время, которого и так не хватает. Женщине, смотрящей на нее свысока и демонстративно дающей понять, что определяет возможность будущего сотрудничества в данном случае отнюдь не директор дельфинария, а юная звезда, заполучить которую в свою программу жаждут все лучшие если не мировые, то уж московские шоу точно, — этой женщине Женя может ответить только одно:

— Боюсь, вам ни с чем не придется сталкиваться. Спасибо, что пришли. Извините за ожидание.

Женя выдерживает и злобные взгляды, и словесные выпады, и даже угрозы. Она готова вытерпеть все, лишь бы найти того единственного ребенка, на которого можно будет положиться. Но дни, отведенные для кастинга, убывают, ряды кандидатов неуклонно редеют, а среди самых разных действительно талантливых и неординарных ребят Женя так и не встречает ни одного хоть сколько-нибудь подходящего на роль аутиста. Из всех юных дарований жизнь бьет таким бешеным, неудержимым ключом, что женщина не может вообразить, какую такую чудодейственную силу должна возыметь над ними система Станиславского, чтобы заставить огонь потухнуть, движение — замереть, а голос — замолчать. Позади у Жени — неделя изнуряющей работы, а результат по-прежнему нулевой. Впереди — один-единственный день отбора, а в настоящем — ощущение полной бесперспективности и отчаяния, засасывающих с головой.

— Почему я не могу никого найти? — задает она вопрос самой себе и тут же спрашивает опять: — А кого, собственно, я ищу?

Ответ готов:

— Я не знаю.

Жене едва ли много известно об этой болезни, может быть, сейчас чуть больше, чем кому-то другому, кто никогда с ней не сталкивался. Теперь она лицо заинтересованное: заглянула в медицинскую энциклопедию, просмотрела несколько сайтов, но и только. А актер, воплощающий образ, должен иметь четкое представление о том, что именно хочет донести до зрителя, он обязан досконально владеть предметом, знать историю, которую рассказывает. И как только Женя это осознает, она мгновенно понимает, куда идти и что делать.

Женщина стоит на широких ступенях, вглядывается в табличку «Детский психоневрологический центр» и уговаривает себя сделать последний шаг, чтобы открыть дверь. Как всякий здоровый человек, Женя боится сталкиваться с болезнью. И хотя никто не заставлял ее приходить сюда, она сама приняла такое решение, сейчас она чувствует, что сомнения в его правильности начинают одолевать со всех сторон. Она уже готова отступить и дезертировать еще до начала боя, она уже разворачивается и заносит ногу, чтобы сделать шаг назад, но в этот самый момент какой-то молодой человек обгоняет ее, распахивает дверь и задает невинный вопрос:

— Вы заходите?

— Ты заходишь? — Майк, которого Женя была готова убить, строил из себя ангела и делал вид, что не произошло ничего неординарного. Замок вместо домика, двести гостей на званом обеде взамен нескольких самых близких родственников и звезда мировой оперы в качестве отца — вот и все пустяковые сюрпризы, что он приготовил для девушки.

— Я никуда не пойду. С меня хватит! — Женя имела полное право не доверять ему. За этой услужливо распахнутой дверью вместо обещанной тишины и покоя вполне мог оказаться какой-нибудь джаз-бэнд или, того хуже, лужайка для игры в крокет, на которую Женю тотчас попытались бы затащить многочисленные друзья дома.

— Ты мне не веришь? — Майк с притворной обидой надул щеки.

— Ты еще издеваешься!

— Да-а-а, — он довольно захохотал. — Признайся, шутка удалась!

— Какая из? — взбеленилась Женя.

— Да зайди же! Клянусь, там никого нет. Можно спокойно поговорить. Согласись, лучше четвертовать меня наедине, чем в присутствии нескольких сотен, что будут готовы вступиться.

— С удовольствием высекла бы тебя прилюдно, — процедила девушка и наконец решилась зайти в комнату.

Майк не обманул: там действительно никого не было. Там не было и ничего: ни стола, ни стула, никакой другой мебели, тряпки, бумажки. Голые стены, пол, потолок. Но там оказалось нечто. Все пространство было заполнено красными воздушными сердечками, на каждом из которых начертано: «Прости меня!»

— Зачем? — Женя чувствовала, что ярость притупляется, но не хотела сдаваться слишком быстро.

— А разве можно было по-другому?

— Конечно! Лучше бы ты все рассказал! К чему эти секреты, тайны, недоверие?! Неужели так сложно сказать о том, кто твой отец?!

— Ты уверена, что я должен был это сделать?

— Обязан!

— Ты должна была заранее узнать, что мой папа — известнейший оперный певец, обладатель нескольких премий Грэмми, богатейший человек Австралии, не воспринимающий людей, лишенных музыкального слуха, и экзаменующий всех на его наличие?

— Непременно!

— Ну-ну… И тогда ты, конечно, стала бы осваивать всю эту методику с заучиванием мелодий!

— А может, и стала бы!

— И отрывала бы на это время от своих бриаров.

— Почему бы и нет?

— И согласилась бы приехать сюда?

— Конечно!

— Конечно?!

— Конечно, нет!

— Тогда ты не можешь меня ни в чем обвинять.

— То есть?

— Я настолько хорошо тебя знаю, что нашел единственный возможный способ привезти тебя.

— Ложь?

— Лгать и молчать — разные вещи, Джейн.

— …

— Мне был настолько важен твой приезд, что если бы потребовалось сказать, что я сирота, то я сделал бы это, не задумываясь.