Плач льва - Лариса Райт

— Тут ты права, я не спорю. Но Диана — это упор на качество, а я хочу качество совместить с количеством.

— ???

— Представляешь, пятнадцать львов одновременно на манеже.

— Нет. Это же очень опасно. Просто невероятно. Как можно справиться сразу с пятнадцатью?

— Брось, Лен. Трудно с одним, с двумя, а после определенной цифры количество перестает иметь решающее значение.

— Вот видишь, ты и сам так считаешь. Тогда зачем столько львов?

— Лен, да ведь этого никто еще в мире не делал. Если мне удастся, то я попаду в Книгу рекордов Гиннесса.

— Ты для меня и так рекордсмен.

— Я не сомневаюсь, милая. Но с таким номером можно будет не только в Урюпинск на гастроли ездить. Тогда любой цирк в мире сочтет за честь заполучить меня, понимаешь?

— Понимаю, — в глазах действительно появилось понимание. Они уже не блестели таким решительным упорством и желанием отговорить мужа во что бы то ни стало. Теперь на весах, одна чаша которых была переполнена опасностью, другая, доселе пустая, стала наполняться гирями Парижа, Лондона, Берлина, Пекина, грузами славы, известности и богатства. И пусть эта вторая чаша так и не смогла перевесить первую, но все же они оказались примерно на одном уровне.

Львов Артему достали. Он уже не считался начинающим дрессировщиком. Напротив, его имя в качестве автора и исполнителя гарантировало успех любому будущему проекту. В него верили и чиновники, и зрители. Первые не требовали бесчисленных справок и документов ради подписи на очередной разрешительной бумажке, вторые осаждали кассы цирка вопросами о начале нового сезона, заранее предвкушая то удовольствие, что получат от разрекламированного на афишах аттракциона с пятнадцатью хищниками.

Управляться с таким количеством животных действительно оказалось не намного сложнее. Тем более что канву своих представлений Артем существенно не менял. Каждый зверь по-прежнему должен был продемонстрировать на манеже то, что умел делать лучше всего. Учиться пришлось дрессировщику, потому что именно себе поставил Артем задачу приобрести те навыки, которыми он доселе не обладал. Апофеозом выступления львов должен был стать необычный номер. Все питомцы Артема по очереди выбирали себе из большой коробки музыкальный инструмент и рассаживались по своим местам. Сам же дрессировщик поворачивался к опасному оркестру спиной и исполнял популярную песню. Сложность заключалась не только в жутком, по-настоящему смертельном риске, но и в отсутствии у Артема сильного, поставленного голоса. Посему приходилось ему заниматься не только с учениками, но и с учителями, которые по нескольку часов в день заставляли его подражать хрипловатому, но звонкому голосу известного артиста и громко произносить, не щадя голосовых связок, вконец осточертевшее словечко «ап!». Наверное, можно было бы не затрачивать столько усилий и воспользоваться фонограммой, не вызвав ни малейшего осуждения у зрительного зала. В конце концов, в цирк публика приходила смотреть на артиста Порошина, а не слушать актера Боярского. Смелость Артема заключалась в том, что он находился в одной клетке с огромным количеством львов и долго, очень долго стоял к ним спиной, а не в красивом исполнении милой сердцам мелодии. Но дрессировщик во всем решил оказаться на высоте. Он не делал поблажки своим питомцам, потому и не имел никакого права позволять халтурить себе. Артем преуспел и на этом поприще. Конечно, его бы не пригласили ни в Ла Скала, ни в Ковент Гарден, ни даже на сцену саратовской филармонии, но его приятный, густой тенор мог сделать именно то, чего дрессировщик и добивался: зацепить душу зрителя и заставить его поверить в то, что представление, которое разыгрывается перед его глазами, является вовсе не плодом многомесячных каждодневных изнурительных тренировок, а результатом сиюминутных эмоций и только что испытанных чувств.

Номер получился. Он цеплял и запоминался. Его ждали и о нем говорили, его приходили смотреть снова и снова, и Артем догадывался почему. Несмотря на то что раз за разом повторялось, казалось бы, одно и то же: каждый лев брал свой, именно ему отведенный инструмент, усаживался на строго определенную тумбу и замирал в красивой позе; несмотря на то что во время проигрыша Диана спрыгивала со своего места, подходила к Артему, и они вальяжно вальсировали из стороны в сторону, никогда не отступая от ритуала и не изменяя движений, — несмотря на все это люди восхищались представлением, видя его и в первый, и во второй, и в десятый раз. И во многом происходило это оттого, что пел Артем всегда вживую, а значит, — искренне, по-настоящему, не пытаясь играть и обманывать.

Отдача от затраченных усилий тоже стала ощутимой. И дело было не только в том, что имя Артема занесли в знаменитую книгу рекордов, не в том, что его любимая жена щеголяла в вещах, привезенных из Милана, Нью-Йорка и Лондона, а дочь одолевала бесконечными просьбами доставить оттуда очередную Барби. Его известность сделала то, что должна была сделать. О нем заговорили в Москве.

— Уедешь, — уже не спрашивал, а утверждал директор цирка, да и Артем уже не отнекивался, а все больше молчал. И нет в этом случае ничего красноречивее молчания. Если о преждевременной кончине отца Артем продолжал сожалеть всякий раз, выводя на манеж своих артистов, то теперь, как никогда раньше, ощутил он острую нехватку матери, ушедшей два года назад. Это она обожала русскую литературу и декларировала единственно возможный способ достижения успеха известным чеховским: «В Москву! В Москву!»

Столица теперь не просто манила и завораживала, она привлекала вполне конкретным предложением: стабильной работой, хорошим помещением, собственным аттракционом, удобным гастрольным графиком и конкуренцией. Если в провинции Артем был признанным королем, то в Москве его снова ожидала невидимая, неосязаемая, но ощутимая борьба за место под солнцем. А стремление достичь чего-то нового всегда означает движение вперед. Так говорил Артему отец, в этом был убежден и он сам, не догадываясь, что подчас решение, которое кажется естественным и наилучшим, ибо предполагает открытие новых граней таланта, становится первой ступенькой лестницы, ведущей к событиям, впоследствии роковым в чьей-то судьбе.

Чему быть, того не миновать. Львы погружены в клетки, чемоданы сложены. Ветер перемен подхватил дрессировщика и его семью и понес к новой жизни. И казался тот ветер легким бризом, сулящим долгое, умиротворенное счастье. И не ведали люди, что это безмятежное дуновение хранит в себе зловещие порывы будущего разрушительного урагана.

— Так зачем столько львов? — Женщина не сводит с Артема пристального взгляда, и он не выдерживает, отводит глаза, бурчит что-то недовольно себе под нос, но она не отступает, не сдается, переспрашивает:

— Что-что?

«Решила, что раз я наконец соизволил пригласить в свое жилище, то и в душу непременно должен отомкнуть дверь?»

— Ничего. Просто книги, говорю.

— Да, но почему именно львы? Они тебя интересуют?

— Нет, — теперь Артем говорит абсолютную правду. Уже много лет львы его совершенно не интересуют.