Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

Оставляю тарелку с едой на буфете, следом за громилой выхожу из гостиной. Он пропускает меня вперед, подталкивает к лестнице, на лестничной площадке велит повернуть направо, в отгороженное восточное крыло особняка. Отвожу портьеру, влажный воздух ударяет в лицо; передо мной тянется длинный коридор. За дверями, косо висящими на полуоторванных петлях, виднеются пыльные комнаты, в которых стоят продавленные кровати с ветхими балдахинами. От пыли першит в горле.

– Подождите тут, как все приличные люди, а я доложу о вас мистеру Стэнуину, – говорит мой проводник, дернув подбородком в сторону комнаты слева.

Вхожу в детскую. Веселенькие желтые обои отклеились от стен, по полу разбросаны деревянные игрушки, обшарпанная лошадка-качалка одиноко пасется у двери. На детской шахматной доске расставлены фигуры, черных много, белых мало.

Внезапно из соседней комнаты доносится крик Эвелины. Мы с Дарби единодушно срываемся с места. Выбегаю в коридор, но путь преграждает рыжий громила.

– Мистер Стэнуин занят, – говорит он, раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы не замерзнуть.

– Где Эвелина Хардкасл? Я слышал ее голос, – запыхавшись, требую я.

– Мало ли что вы слышали. И вообще, это не ваше дело.

Заглядываю ему за спину, в приоткрытую дверь соседних апартаментов. Похоже, там приемная, но она пуста. На мебель накинуты чехлы – пожелтевшие, с черной каймой плесени по краям. Окна заклеены старыми газетами, некрашеные дощатые стены прогнили. В дальнем конце комнаты виднеется еще одна дверь, но она закрыта. Наверное, Эвелина там.

Перевожу взгляд на громилу. Он улыбается, демонстрирует мне ряд кривых желтых зубов.

– Ну, чего еще? – спрашивает он.

– Я должен проверить, все ли с ней в порядке.

Попытки протиснуться мимо него бесполезны. Он в три раза здоровее меня и в полтора моих роста. Вдобавок он знает, как применять силу: упирает раскрытую ладонь мне в живот и невозмутимо отталкивает.

– И не думайте, – заявляет он. – Мне за то деньги и платят, чтобы всякие приличные господа, вот как вы, не лезли, куда не велено.

Его слова, как угли, подброшенные в огонь, раскаляют меня добела. Кровь вскипает в жилах. Я, как дурак, пытаюсь его обойти, но меня хватают за ворот и, как котенка, отбрасывают в коридор.

Я с рычанием вскакиваю на ноги.

Он не двигается с места. Даже дыхание не сбилось. Ему все безразлично.

– Да уж, родители вам ни в чем не отказывали, жаль только, что ума недодали, – невозмутимо говорит он. Это заявление действует на меня как ушат холодной воды. – Мистер Стэнуин ее пальцем не тронет, не волнуйтесь. Вот она сейчас выйдет, сами у нее спросите, если вам так хочется.

С минуту мы смотрим друг на друга, а потом я ухожу в детскую. Он прав, мимо него мне не пройти, но дожидаться Эвелины я тоже не могу. После нашей утренней встречи Эвелина не станет разговаривать с Джонатаном Дарби, а то, что происходит за закрытой дверью, может быть причиной ее самоубийства.

Я прижимаю ухо к стене. Судя по всему, Эвелина беседует со Стэнуином в соседней комнате, нас разделяет только прогнившая доска. Слышу приглушенные голоса, но слов не разобрать. Перочинным ножом отдираю обои, выковыриваю деревянные планки. Трухлявое отсыревшее дерево легко поддается ножу, рассыпается под пальцами.

– …и нечего со мной играть в эти игры, так ей и передайте, иначе вам обеим несдобровать, – доносится сквозь стену голос Стэнуина.

– Сами ей передайте, я вам не девочка на побегушках, – холодно заявляет Эвелина.

– Кем велю, тем и будете, – произносит он. – Я вам за это плачу.

– Мне не нравится ваш тон, мистер Стэнуин, – говорит Эвелина.

– А мне не нравится, когда меня выставляют дураком, мисс Хардкасл. – Он с нажимом произносит ее имя. – Не забывайте, я почти пятнадцать лет здесь служил, и мне тут известен каждый закуток. И все обитатели имения. Не путайте меня с пустоголовыми болванами, которые ошиваются вокруг вас.

Его ненависть почти осязаема, ее можно сцедить из воздуха и закупорить в бутылку.

– А что с письмом? – негромко спрашивает Эвелина, сдерживая гнев.

– Я его придержу, чтобы вы не забывали о нашей договоренности.

– Вы гнусный подлец!

Стэнуин с утробным смехом смахивает оскорбление:

– Зато честный. Кто еще в этом доме может такое про себя сказать, а? Все, вы свободны. И не забудьте передать мои слова.

Слышу, как открывается дверь. Чуть погодя Эвелина торопливо проходит мимо детской. Хочу броситься за ней, но понимаю, что ничего этим не добьюсь. К тому же Эвелина упомянула о каком-то письме, которое теперь у Стэнуина. Она хочет отобрать у него письмо, а значит, мне надо повидаться со Стэнуином. Кто знает, вдруг он и Дарби – закадычные приятели?

– Джонатан Дарби ждет в детской, – докладывает громила Стэнуину.

– Вот и славно. – Стэнуин задвигает скрипучий ящик стола. – Я сейчас переоденусь, подготовлюсь к охоте, а потом поговорю с этим гнусом.

«Нет, непохоже, что они приятели».

26

Сижу, закинув ноги на стол, рядом с шахматной доской. Беру подбородок в кулак, разглядываю партию, по расположению фигур пытаюсь вычислить стратегию игроков. Ничего не получается. Дарби не способен сосредоточиться, он то и дело отвлекается, смотрит в окно, ловит пылинки, прислушивается к шуму в коридоре. Ни минуты не сидит спокойно.

Даниель предупреждал, что каждая ипостась ведет себя и думает по-своему, но только сейчас я понимаю, что именно он имел в виду. Белл труслив, Рейвенкорт коварен, но оба вполне способны размышлять и оценивать ситуацию. Дарби совсем другой. Мысли вьются у него в голове, жужжат как мухи, отвлекают, но не задерживаются.

Слышу какой-то звук, смотрю на дверь. В дверном проеме стоит Тед Стэнуин, подносит спичку к трубке в зубах. Он крупнее, чем мне помнится, огромный, расползающийся вширь, как кусок мягкого масла.

– Вот уж не думал, что вы играете в шахматы, Джонатан, – говорит он, раскачивая лошадку-качалку, которая стучит об пол.

– Я учусь.

– Молодец, учиться никогда не поздно.

Он пристально смотрит на меня, переводит взгляд за окно. Он не говорит и не делает ничего угрожающего, но Дарби его боится. Мой пульс выбивает морзянку.

Гляжу в дверной проем, готовлюсь сбежать, но в коридоре, привалившись к стене, высится громила со скрещенными на груди руками. Он едва заметно кивает мне, как тюремщик узнику.

– Ваша матушка задерживает платежи, – говорит Стэнуин, прижавшись лбом к оконному стеклу. – Как ее здоровье?

– Великолепно.

– Надеюсь, оно не ухудшится.

Я меняю позу, смотрю ему в лицо:

– Вы мне угрожаете, мистер Стэнуин?