Маленький мудрец - Борис Штейн

– Ах ты, уродец недоношенный, – не взвизгнула, не вскрикнула, а просто выговорила она, произнесла с огромной внутренней силой. И навела оружие на Валерия.

И в тот же миг погас свет. Погас свет и раздался выстрел.

Сухой щелчок выстрела и звук осыпающегося стекла. Два луча ручных фонариков выхватили из мрака поднявшуюся с кресла Далилу Рафаиловну, к ней стремительно приблизились две тени, и один из «апостолов» защелкнул на ее запястье наручники. Нырнувший на пол за мгновение до выстрела Валерий поднялся на ноги и щелкнул выключателем на подлокотнике кресла. Зажегся свет, и я увидел, что, во-первых, разбито окно и, во-вторых, комната наполнена народом. Кроме Петра и Павла, «опекавших» даму, здесь были полковник Калганов, сосед Петр Сергеевич и мой тезка Евгений. Кроме них, двое неизвестных мне людей: один с видеокамерой – он направлял объектив то на Далилу, то на Валерия, то на разбитое окно, другой с рулеткой – он замерял, кажется, все, что можно было замерить, и записывал цифры в блокнот. И вдруг я увидел завуча злополучной школы, мужа Далилы Рафаиловны Самсона Георгиевича. На него было больно смотреть. Я подумал, что ни гром среди ясного неба, ни землетрясение, погубившее родных и близких, нельзя было сравнить с тем, что на него навалилось. Он и не понимал пока сути происходящего.

– Далила! – дико закричал он. – Далила!!! Объясни, что все это значит!

Она посмотрела на своего мужа с такой брезгливостью, от которой профессору впору было сойти с ума. И вдруг произнесла слова, подобных которым, я уверен, он не слышал от нее ни разу за их не такую уж короткую совместную жизнь. Она сказала:

– Пошел на хуй, слизь!

О-ля-ля!

В комнате наступила тишина.

И в этой тишине раздался негромкий голос полковника Калганова:

– Не спускать глаз. Не отпускать от себя ни на миллиметр. Ни в туалет, никуда.

– В туалет-то… – пытался робко возразить один из «апостолов».

– Никуда. Вместе с ней. Плевать на все. Вытирать ей нос своим платком. Чесать, где чешется. Она должна быть жива. Хоть обосранная, хоть голая – ваше дело. Жива. Ясно?

– Так точно.

– Так точно.

Наш сосед и мой тезка подписывали какие-то бумаги.

Я понял, что это связано с покушением на Валерия – акты или протоколы. Потом мне объяснили, что покушение это, этот выстрел, было в общем-целом срежиссировано самим Валерием. Потому что иначе получить санкцию на арест Далилы Рафаиловны не представлялось возможным: у нее имелись немыслимо высокие покровители. Бред, если подумать…

Народ стал покидать нашу боевую штаб-квартиру. Ушли сосед и тезка.

Хватаясь за стены, наподобие слепца, ушел Самсон Георгиевич.

«Апостолы» вывели Далилу Рафаиловну.

Полковник Калганов попросил меня одеться и подойти к своей машине:

– У нас не хватает транспорта. Вы уж не откажите.

– О чем вы, полковник!

Я оделся и направился к «Москвичу».

Дюймовочки с собачкой поблизости не наблюдалось. «А ключи-то, ключи», – подумал я.

Однако в машине кто-то был.

На заднем сиденье.

Двое на заднем сиденье.

– Ключ, будем говорить, в замке, – раздался знакомый голос.

Я сел за руль, включил двигатель и оглянулся.

Рядом с Юрием Архиповичем сидел человек в черном пальто и тирольской шляпе.

Его правая рука была пристегнута наручником к подголовнику пустующего переднего места.

Его левая рука была пристегнута к правой руке Юрия Архиповича.

Пистолет же «Макаров» находился в левой руке отставного лейтенанта.

Я и не знал, что он может стрелять с обеих рук.

– Трогай, – раздался за моей спиной голос Архипыча. – Я буду говорить, куда.

Мы поехали.

Я плакал. Я лежал на спине на своем диванчике в нашей с Валерием служебно-бытовой квартире, и слезы лились из моих глаз беззастенчиво и бесконечно. Валерий принес мне теплого чаю, который вонял какими-то каплями, заставил выпить. Я подчинился. Помогло, но частично. Трясти меня перестало (до этого трясло), а слезы не прекращались.

Час назад мы смотрели по второму каналу криминальную хронику. При нашей теперешней деятельности это стало необходимо.

Чаешь

И вдруг. Самоубийство в морге.

Верней, не в морге – возле его дверей. Возле дверей морга больницы номер 18-А.

Сама пришла к моргу, позаботясь о том, чтобы с ней после смерти было меньше возни.

Молодая женщина, на вид 25–30 лет. Без документов. Одета в синие джинсы, черную куртку и черный свитер. Всех, кто знает эту женщину, просьба сообщить по телефону…

Вот ее портрет крупным планом.

Здесь-то меня и затрясло, и Валерий утащил меня к моему дивану.

Позвонил межгород. Женский голос попросил Валерия.

По акценту несложно было догадаться, что звонят из Эстонии. Взяв трубку, мой друг пришел в сильное волнение. «Ряд волшебных изменений милого лица»

– так, кажется, сказал поэт. Валерий то улыбался, то хмурился, то растерянно хлопал ресницами. Я счел за должное удалиться в свою комнату, хоть все равно не понимал ни слова: говорили по-эстонски. У меня имелось занятие, достойное отважного сыщика: заполнение налоговой декларации. Не так уж трудно было догадаться, кто вызвал смятение в душе мужественного директора сыскного агентства «Луч». Первая любовь, такая счастливая в детстве и такая трагическая в отрочестве и юности, напомнила о себе снежным московским вечером в день католического и лютеранского Рождества. Я ни разу не видел женщины с красивым именем Анна-Мария, ни разу не слышал ее голоса, но моментально «навел резкость». Все-таки странно, что он так разволновался. Странно, странно. Анна-Мария – это такое далекое прошлое! С тех пор все поменялось: люди, семьи, государственный строй. С тех пор у Валерия была Лика, и не стало Лики. С тех пор у меня была Ева, и не стало Евы. Но не обо мне, не обо мне речь, не обо мне… Я отложил налоговую декларацию и отправился на кухню. Достал из холодильника шампанское, шоколад, яблоки и мандарины. С детства Валерий привык отмечать 25 декабря Рождество Христово, вот я и приготовил ему маленький сюрприз. Подносик красочный тоже купил заранее в «Тысяче мелочей». И свечку толстую. Водрузил все великолепие на поднос и вплыл в комнату с самым торжественным видом.

– С праздником!

И, собравшись с духом:

– Хяйд пюхи!

Во как! Это «хяйд пюхи» я извлек из русско-эстонского разговорника, приобретенного у букиниста на эстонском острове. Хотел найти и извлечь «счастливого Рождества», но разговорник был советских атеистических времен, поэтому никакое «рождество» там не фигурировало. Но и этих двух слов оказалось достаточно: в комплекте с шампанским и зажженной свечой они произвели на Валерия необходимое впечатление. Глаза его потеплели, он захлопал в ладоши, словно ребенок, дождавшийся подарка. Смеркалось. Мы сидели при свете свечи, думая о своем, и, в общем помалкивали. Мы потому еще так ладили с Валерием, что, находясь вместе, умели молчать, не надоедая друг другу пустой болтовней и не включая телевизор. Не нарушали одиночества друг друга и в то же время не были одинокими.