Маленький мудрец - Борис Штейн

– Ну и что тут… дрессура и есть дрессура.

– Не знаю… Аналогии ненужные лезут в голову… Скверно мне, Женя!

Очень редко он меня Женей называет. Как-то у нас повелось: он – Валерий, я – Евгений. Сильно что-то захандрил мой великий маленький друг.

– Предчувствие, Женя, предчувствие беды.

– Кофе? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Валерий. – Если уж на то пошло, то – чай.

За чаем сказал:

– Вы там завтра на похоронах… недолго, пожалуйста. На поминки не идите. Да и то сказать: вы же не родственники покойного и не близкие друзья. Попробуйте улучить момент, порасспросить об этом Левченко. А может быть, он и сам там будет, посмотрите на него. Впрочем, это так, для очистки совести… И вообще двоим там делать нечего. Один ступай, Евгений. А Юрий Архипович пусть здесь обретается: беготни всякой много предстоит.

Есть выражение «В чужом пиру похмелье». В моем случае можно было бы сказать: «В чужой беде ни пришей, ни пристегни». Что я мог выведать, какие сведения у свежевырытой могилы, у этих несчастных стариков, окаменевших от горя? Они действительно были стариками, старше Самсона и Далилы не менее чем на полпоколения. Гроб с Костей-капитаном покоился на двух досках, положенных поперек могильной ямы, люди подходили к изголовью и произносили слова прощания. Потом все потянулись к родителям – пожимали им руки, целовали, приобнимали за плечи. Общее движение подтолкнуло и меня, я тоже приобнял по очереди этих несчастных людей. Я им искренне сочувствовал, а им было все равно, кто я, откуда, чей друг или родственник. Человек же, который подошел к родителям покойного вслед за мной, был им хорошо знаком. Ритм скорбной церемонии нарушился: он что-то им говорил, а они сами его обнимали, и мама убитого Кости прильнула к его груди, и я услышал, как она сказала:

– Да, Стасик, да, родной, ты теперь нам за сына, я знаю… – И зашлась в рыданиях.

Стасик? Стасик. Возможно… Даже очень возможно. Я решил именно с ним и поговорить. О том, чтобы приставать здесь с идиотскими вопросами к родителям Кости, не могло быть и речи. И когда все направились к дороге, где ждали автобусы, я подошел к нему, представился и спросил:

– Скажите, вы – Левченко Станислав Лукич?

– Да, совершенно точно.

– Извините за не уместные вопросы, но я привлечен к расследованию этого убийства.

Левченко пожал плечами:

– Спрашивайте.

– Насчет долга. Говорят, вы были должны покойному две тысячи долларов?

– Три, – равнодушно ответил Левченко.

– И что, были затруднения?

Левченко пожал плечами:

– Да нет. Я брал для бизнеса, на закупку… неважно. В общем, все получилось, деньги были приготовлены, наличные, просто Косте все было некогда встретиться. Да, видно, ему они были и не особенно нужны. Вот теперь пригодились…

– Теперь?

– Я, разумеется, отдал их Костиным родителям. На похороны. А вы были знакомы с Костей?

– Совсем немного.

– Все равно. Я приглашаю вас на поминки. Мы заказали автобусы.

– Спасибо, я на машине.

– Тогда я поеду с вами. Не возражаете?

Как я мог возразить? Ну, потопчусь немного на поминках и уеду. Но ни Левченко, ни мне не суждено было оказаться за поминальным столом. Два молодых человека подошли неожиданно, но не резко, не нарушая атмосферы скорби и печали.

– Станислав Лукич?

– Да, я.

Один из них показал удостоверение.

– Пройдемте в нашу машину.

Левченко пожал плечами и подчинился. И тут я увидел этого франта худощавого в длинном драповом пальто и тирольской шляпе.

Человека, изображенного на фотокарточке, врученной мне Евой.

Я смотрел на него, не отрываясь.

Сомнений не было. Его, его видели мы с Валерием возле школы в день убийства.

На меня человек не обращал ровным счетом никакого внимания. Он смотрел в спину Левченко.

Убедившись, что того сажают в машину, прыгнул в серый «Пежо» и, что называется, ударил по газам.

Я ринулся к этим тупым ментам, я готов был кричать во весь голос: «Не того задержали!»

Но у них тоже была неслабая иномарка, и они тоже ударили по газам. Моему «Москвичу» нечего было и думать гнаться за ними. Мне оставалось только плюнуть под ноги, я и плюнул, и тихо произнес: «Бараны!», и еще произнес всем известные облегчительные слова, но облегчения не испытал.

Филю убили рано утром, когда никто из доминошников еще не выполз на свет божий. Один, правда, посланный женой с помойным ведром, раскуривая возле мусорного контейнера сигарету, обратил внимание на человека, который выскочил, как ошпаренный, из подъезда, прыгнул в машину и укатил. Его потом допрашивали оперативники, сетовали, что номера машины не запомнил. А где тут запомнишь – его и не разглядеть, номер-то, в утренних сумерках.

– Так номер же подсвечивается!

– Так он же свет не включал, так без габаритов даже и умотал, козел.

Здесь его оперативники похвалили за то, что он на эту важную деталь обратил внимание. Все. Больше я ничего по этому поводу не выяснил. Филина соседка убийцу не видела. Слышала за дверью голоса, но не придала этому значения. Решила, что пришел очередной охотник за его комнатой. А вот как оказалось: задушили его.

На Валерия больно было смотреть.

– Ведь чувствовал же, чувствовал, предчувствия никогда меня не обманывают! – казнился он. – Но и подумать не мог, что Филя под угрозой. Бессмысленное убийство. Зачем? Ведь это ни на что не влияло, ни на что! Неужели просто месть за обман: не «замочил» собачку?! Да, месть. «Понятия» – своеобразная дисциплина, без которой вся их проклятая иерархия разрушится к чертовой матери!

Валерий казнился, да и я горевал. «Филя, Филя! – думал я. – Настоящий БИЧ – Бывший Интеллигентный Человек, из последних сил сопротивлявшийся переходу в класс БОМЖей – людей Без Определенного Места Жительства! На тонкой линии границы между этими категориями он балансировал, словно цирковой канатоходец. Вот и добалансировался… Я попросил соседку, чтобы она озаботилась: пусть в гроб ему положат последнее его имущество, сохраненное к концу жизненного пути, – обернутый газетой томик писем А. С. Пушкина. Не говорю о вечной памяти: кому его помнить? Но пусть земля ему будет пухом!

– Стулья, – озабоченно сказал Валерий. – Нужно еще четыре, нет, пять стульев. В твоем логове найдется пять стульев?

Он имел в виду мою пустующую однокомнатную квартиру. Стульев в ней было только два, о чем я и поведал шефу. Шеф же, долго не раздумывая, распорядился смотаться… в цирк. В цирк за стульями! Неслабо звучит.