Битва дипломатов, или Вена, 1814 - Дэвид Кинг

Первоначально Бетховен написал музыку для «пангармоникона», ручного инструмента, сделанного в виде ящика с механикой, заменяющей и струны, и «медь» большого оркестра. Приспособление было создано «дворцовым механиком» Иоганном Непомуком Мельцелем, уже изобретшим слуховую трубку и «механического трубача», исполнявшего военные марши. Мельцель заявлял также, что он изобрел еще механические шахматы и обыграл Наполеона, когда император оккупировал Вену (в действительности автором устройства был Вольфганг фон Кёмпелен, и в «умном» аппарате, конечно, сидел человек). Без сомнения, немалую пользу делегатам конгресса, кишевшего шпионами, принесло бы другое изобретение Мельцеля — письменный стол с потайными отделениями, охранявшимися встроенными механизмами: при несанкционированном вторжении включалась оглушительная сирена, а тяжелые железные замки сковывали запястья нарушителя.

Именно этот изобретательный плут и шоумен предложил Бетховену переделать «Победу Веллингтона» для большого оркестра и исполнить ее для конгресса — в послевоенной, патриотической Вене симфонию приняли на ура. В Редутензале она вызвала бурю эмоций и аплодисментов.

Второе произведение — кантату «Славное мгновение» — Бетховен посвятил Венскому конгрессу. Текст написал хирург Алойс Вайссенбах, приехавший в Вену на конгресс, а Бетховен переложил патриотическую поэму на музыку. Критики отнеслись к кантате прохладно, назвав ее «до абсурда напыщенной». Однако аудитория Редутензала и ее встретила восторженными овациями. К сожалению, оба автора не слышали аплодисментов. Как и Бетховен, Вайссенбах страдал глухотой.

Концерт завершился Седьмой симфонией, «новой большой симфонией», как было объявлено в анонсе. На самом деле она не была новой. Бетховен создал ее весной 1812 года, а впервые исполнил в декабре 1813 года. Симфония трудная, сложная, и музыканты сначала отказывались играть. Бетховен взялся сам дирижировать и, как писала газета, «то припадал к земле, то подпрыгивал, отмечая своим телом тихие и громкие пассажи». Публика и местная газета «Винер цайтунг» были в восторге.

Однако похоже, Бетховен реально не управлял оркестром. Он стоял на сцене, размахивал палочкой, но дирижировал его ассистент Игнац Умлауф. По мнению историка Ингрид Фухс, Бетховен уже не мог быть полноценным дирижером. Менее чем через месяц музыканту Людвигу Шпору довелось присутствовать на репетиции Бетховена, и он с огорчением отметил очевидную деградацию — фортепьяно было явно расстроено, композитор «колотил по клавишам с такой силой, что они дребезжали». Бетховен делал массу непростительных ошибок, и Людвиг Шпор уходил с репетиции «опечаленный несчастной судьбой» великого мастера.

Патрон музыканта, русский граф Разумовский слушал концерт с восхищением, убежденный в том, что «мир мал» для Бетховена. Другие уходили из Редутензала разочарованные, считая композиции «слишком тяжелыми, длинными и громкими» и называя композитора «Геркулесом, разгоняющим палицей мух». Если в политике конгресс разделился на русскую и австрийскую фракции, то и среди публики, по докладам полиции, образовались «пробетховенская» и «антибетховенская» группировки. По крайней мере австрийцы, знавшие, что Бетховена поддерживает русский царь, проигнорировали концерт. Не почли его своим присутствием и британцы. Дипломатический конфликт перекинулся и в концертные залы.

После концерта Бетховен чувствовал себя совершенно измотанным и обессиленным. Он испытывал одновременно и смятение, и восторг, и радость, и досаду «Все смешалось, перепуталось в моей душе», — говорил он. Бетховен сетовал и на мизерные гонорары. Король Пруссии, едва досидев до середины концерта, удостоил музыканта «жалкими» десятью дукатами. Русский царь великодушно дал ему раз в двадцать больше.

* * *

Хотя Бетховен и посвятил конгрессу кантату «Славное мгновение», мирная конференция продолжала буксовать. Виной всему и главным злодеем был русский царь. Он третировал посланников, самовольничал, одно королевство подарил союзнику, другое оккупировал сам. Подтверждались самые худшие опасения дипломатов — он явно страдал манией величия. «России неведомы ни правда, ни справедливость, ни порядочность», — сделал сакраментальный вывод Генц.

В салонах с удовольствием рассказывали такую историю. На балу царь Александр подошел к красавице графине Сеченьи-Гилфорд и игриво спросил:

— Мадам, я заметил, что вы без мужа. Позвольте занять его место и завладеть вами.

— Не принимают ли меня ваше величество за свою провинцию? — ответила графиня.

В последнее время в венских салонах и миссиях только и разговоров было о наглом захвате Саксонии пруссаками. У всех, кроме немногочисленных союзников, она вызвала исключительно негативную реакцию. Ее квалифицировали не иначе, как «мерзкое» попрание международного права.

Представители германских государств начали собирать подписи под петицией протеста против неприкрытой агрессии. Ее охотно подписывали малые и средние княжества и герцогства, желая защитить «несчастного брата» короля Саксонии и выразить свое несогласие с «вопиющей несправедливостью и насилием».

Петиция пошла по рукам, и скоро ее подписали почти все основные германские уполномоченные на конгрессе. Однако к середине декабря протест выдохся. Причина простая. Пруссаки дали понять, безо всяких экивоков, что любое государство, подписавшееся под петицией, они будут рассматривать как вражеское. Многие делегаты один за другим отозвали свои подписи.

Прусская агрессия и кампания запугивания породили бурю страстей и взаимных обвинений в предательстве. Талейран взялся за перо и написал один из самых выдающихся документов Венского конгресса. В этом документе — письме Меггерниху от 19 декабря — князь дал элегантное политико-философское обоснование роли принципа справедливости и прав государств в противостоянии агрессии.

Талейран напомнил, что его страна ничего не просит, удовлетворена своими границами и не требует новых территорий. Французская миссия добивается лишь одного: «Повсюду и навсегда исключить дух мятежа в международных отношениях, сделать священными все легитимные права государств». Франция стремится к тому, чтобы в мире создалась ситуация, при которой «любые амбиции и неправые деяния натолкнутся на осуждение и непреодолимые препятствия». Это может показаться недостижимым идеалом, но у Европы нет другого выбора, писал Талейран. Принципы справедливости и гарантии прав государств должны соблюдаться неукоснительно, иначе международные отношения деградируют и превратятся в безрассудную борьбу за мировое господство и долгую кровавую вакханалию, в какую Европа была погружена всю последнею четверть века.

Теперь, когда Наполеон потерпел поражение, Европа должна взять на вооружение принцип справедливости как главный инструмент международных отношений. Лидеры государств должны взять на себя обязательство в том, что они никогда и ни при каких обстоятельствах не будут предпринимать или участвовать в каких-либо действиях, которые признаны несправедливыми, поскольку только на основе справедливости и могут зиждиться действительная стабильность и гармония международных отношений. В противном случае будет поддерживаться неустойчивый и ложный международный порядок, который рухнет, как только держава, считающая себя достаточно мощной, решит воспользоваться своим силовым превосходством.