Записки судмедэксперта - Андрей Ломачинский

Такое чувство, что это не у больного, а у реаниматолога фибрилляция. Причём где-то в душе. Его лицо бледнеет и покрывается капельками пота. «Мать вашу, дефибриллятор сюда!» Даже забыл майор, что вокруг полковники. Привычная картинка, что так любят смаковать в кино — руки трут два бруска с ручками, чем-то похожих на штукатурные мастерки, только с проводами. Отключается записывающая аппаратура, контактный гель на кожу, для лучшей проводимости электричества. «Всем руки от кровати!!!» И бабах! Импульс в 300 джоулей через грудную клетку — та в дугу. И сразу ляп датчик на кожу. А пульса-то нет! Ещё раз шарахнем, и снова датчик, да ещё для верности фонендоскоп на область сердца. Что, не слышно — а ты впопыхах трубочки в уши засунуть не забывай. Ничего, бывает. Ну чего там? Бум-м-м, бум, бум-бум… Не регулярно, но бьётся. Ура, товарищи!

Так, вернулись к тому, с чего начали, — сердце опять исполняет нечто для фортепиано с оркестром. Ух какие паузы, ах какие гаммы… Дело минут, когда оно снова сорвётся в фибрилляцию. А с каждым новым разом использования электрошока шансов запустить мотор всё меньше и меньше. Патанатомы не дадут соврать — порой на сердце такие сильные ожоги видны, что и не всякий мелкий инфарктишко с такой электротравмой сравнится.

Хватит время терять — начинаем лечить по серьёзному. Ларингоскоп в глотку, трубку в трахею, воздух в лёгкие погонит аппарат. Всё же легче, если придётся непрямой массаж сердца делать. А пока мы ему ногу полоснем — надо выйти на правую бедренную вену. Такие вот они, военно-полевые терапевты, — хирургией не брезгуют. Теперь рентгенустановку сюда. Подкатили специальный рентген на колёсиках, где излучающая трубка висит на высокой поворачивающейся штанге. Из-за неё аппарат похож на длинношеего ящера юрского периода. Так, теперь через вену прямо во внутрь сердца заведём специальный зонд. Подадим ретгенконтраст, убедимся, что набалдашник зонда стоит внутри сердечной камеры в нужном месте. Это временный пейсмейкер — искусственный водитель ритма. Теперь ритм сердечных сокращений будет задавать электроника. Все надежды на неё…

Похоже, надежды на чудеса техники оправдались лишь частично. Несмотря на мощный «управляющий» сигнал прямо изнутри сердца, миокард всё равно то и дело сбивался с ритма, а пару раз снова влетал в фибрилляцию. Шарахать током, имея железяку внутри сердца, не хотелось, оба раза сердце запустилось само от сигналов пейсмейкера, когда силу его импульсов врубили на полную мощность. Однако пока сердечко фибриллировало, за больного дышал аппарат искусственной вентилляции, а вот качать кровь приходилось реаниматологу. Руки «бабочкой» складываются на грудине и раз-два-три-толчок, раз-два-три-толчок… С железкой внутри тонкостенной камеры сердца. Ребро вот треснуло… Слишком сильная тяга к жизни у реаниматолога. Лишь бы ожил, ребро простим…

Ожил. Наверное, в последний раз. После трёх фибрилляций, одной электрошоковой дефибрилляции, двух непрямых массажей, а также трёх (ТРЁХ!!!) часов кардиопульмональной реанимации с искусственным водителем ритма, когда в организм влито и вколото всё возможное, что стоит на снабжении в нашей армии, а возможно и в других армиях вероятных и не очень противников… После всего этого за жизнь рядового Гогабелидзе никакой опытный реаниматолог и гроша ломанного не даст. Это конец. Ещё один срыв и, пожалуй, из клинической смерти уже не вывести. Послали санитарку за ключом от «холодной палаты», что без окон и батарей, куда вперёд ногами отвозят отреанимировавшихся. Потом придёт машина, заберёт тело под простынкой на кафедру патанатомии…

Но, видать, в последний момент бог чего-то передумал и послал ангела к рядовому Гогабелидзе. Сердцебиения с водителя ритма стали срываться всё реже и реже, а вот и не срываются больше… Через некоторое время можно попробовать и сам пейсмейкер выключить. Нет-нет, о том, чтобы его вытащить, и разговора нет, просто на время отключить. Но не сразу. Потихоньку уменьшим мощность сигнала… Та-аак! А сердце-то, как у здорового — смотри какая красота, 78 ударов в минуту. Вроде и не было многочасовых реанимационных мероприятий. Теперь и вправду можно убрать поддержку. Отлично! Бьётся без изменений ритма. Посмотрим, если ещё пару часов пройдёт без сбоев — вытащим зонд, ни проволока, ни наконечник внутри сердца его хорошей работе ведь никак не способствуют. Не электрической работе — механической, они же через клапана туда запущены, клапана плотно не закрываются, кровь назад бьёт. А ведь на зонде ещё может тромб образоваться. Тоже дело неприятное — оторвётся, забьёт какой-нибудь лёгочный сосуд, инфаркт лёгкого гарантирован. Но ничего не случилось, и пейсмеркер благополучно вытянули.

На следующее утро нашего грузина было не узнать — сидит на кровати, улыбается. Обход профессора, тут солдафонщина не к месту:

— Доброе утро! Итак, молодой человек, на что жалуемся? На что-о? На лёгкую боль в горле и намятую грудную клетку? И всё-о?

— Да, всё.

— Хотели ли вы совершить самоубийство?

— Ныкак нэт!

— А какой яд и с какой целью приняли?

— Ныкакой!

— А может, наркотики? Ну честно — кокаин, метамфетамины?

— Ныкак нэт!

— Ну так что с вами случилось, что вас едва с того света вытащили?

— Забалэл. Пашёл ка варачу. Гад патрул саказал, что я бухой. Далше нэ помню. А как тот дзэвушка зовут, что мнэ укол дэлал?

— Извините?..

— Тот дзевушка как зовут? Пазанакомиться хачу!

— Коллеги! Как вы видите, больной абсолютно неясный, но стрмительно идущий на поправку! Пройдёмте в ординаторскую, обсудим диагноз…

В ординаторской хоть и гадали всей кафедрой, но не выгадали даже путного предположения. Больной после интенсивнейшей реанимации и без диагноза. Конечно, в историю болезни какую-то муть записали. Для прокурора, не для себя. Положено ведь хотя бы предварительный диагноз иметь. Кровь, мочу, мокроту, пот и кал на анализ. Причём насчёт кала и мочи — собрать всё, что выделится. Когда собирали анализы, больной уже вовсю просился выйти в туалет покурить. Рано ещё. Вот сходишь по-большому в стульчак, тогда дадим тебе сигаретку…

Покакал Гогабелидзе. Стул нормальный, оформленный, как в таких случаях пишут в историях болезней. На вид ничего не обычного, хотя накануне он похоже какие-то зёрнышки ел. Для вишни малы, для крыжовника или малины велики. И не кукуруза, и не семечки… Сложили какашки в банку, закрыли поплотнее и поставили в холодильник, пока другие анализы не придут. Пришли анализы. В моче — только следы того, чем его всю ночь кололи. В общем, коктейль с медицинальной прописью. В крови тоже микстура, но кое-что интересное вырисовывается — присутствие дитерпиноидных алкалоидов.

Яды это такие. Редкие яды, даже очень. Алкалоиды эти синтетически не производятся, все они сугубо растительного происхождения. И не одно из растений, чтоб содержало хоть что-то подобное, не растёт в Ленинградской области. Тут-то и вспомнили о какашках. Наковыряли из них косточек, отмыли, сложили в чистую колбу и отправили полковнику Тумке на кафедру медицинской биологии. Поглядел доцент Тумка на ягодки и понял что это — это семена тиса. Их на весь мир всего два близких вида, и оба встречаются на территории России — Taxus cuspidatа, или японский тис, растёт в дальневосточной тайге — на Сихотэ-Алине и в южном Приморье, а вот Taxus buccata, или тис ягодный, растёт на Кавказе. У японского тиса ягода тоже есть, более того, между собой виды настолько похожи, что с лёту простому полковнику-биологу различить их по семенам невозможно. Даже для экспертов-ботаников такая работа весьма затруднительна. Делать нечего, пришлось полковнику в гражданское заведение на поклон идти — в университет, посмотреть биологические коллекции, в частности семян хвойных деревьев.