Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма - Александр Ливергант

26 июня. «New York Times» отзывается на первую радиопередачу – и опять же словами самого Вудхауса:

«Я никогда не интересовался политикой. Я совершенно не в состоянии возбудить в себе воинственное чувство. Стоит мне настроить себя против какой-то страны, как я знакомлюсь с каким-нибудь отличным парнем из этой страны. Мы с ним идем выпивать, и агрессивные чувства пропадают невесть куда».

Это признание, как и многое из сказанного и написанного Вудхаусом за последние два года, обойдется ему дорого.

27 июня. После первой радиопередачи, вызвавшей у американских слушателей, вопреки расчетам немцев, не умиление, а недоумение, даже раздражение, Плак и фон Барникофф увозят Вудхауса из Берлина «куда подальше». Ближайшие полтора года, до поздней осени 1942-го, он проживет в доме невесты Равена фон Барникофф, баронессы Анги фон Боденхаузен, в Гарце, в деревушке Дегенерсхаузен, в 25 километрах от Магдебурга. На оставшиеся четыре передачи его будут доставлять в Берлин, а потом отвозить обратно в Дегенерсхаузен. Зимы Вудхаус проводит не в Гарце, а в Берлине, в «Адлоне»; на зиму баронесса свой дом закрывает: цены на отопление растут с каждым днем.

28 июня. Выходит в эфир записанная 25 июня первая радиопередача П. Г. Вудхауса на Америку. Последующие передачи, записанные в конце июня, выйдут в эфир 23 и 30 июля, а также 6 августа. В дальнейшем эти же пять записанных передач, по решению Министерства пропаганды, будут передаваться на Англию 9, 10, 11, 12 и 14 августа 1941 года.

27 июля. В Берлин стараниями Плака приезжает Этель Вудхаус.

29 июля. Этель доставляют на машине в Дегенерсхаузен. Муж и жена не виделись больше года.

Август-сентябрь. Вудхаус трижды обращается в Берлин с просьбой разрешить ему выезд из Германии в Лондон. Первый раз просит о выезде в Англию через Палестину, второй – через Лиссабон, третий – через Швецию. И все три раза получает отказ.

2

А теперь несколько слов о самих передачах. Об их содержании – пребывании Вудхауса в трех тюрьмах и в лагере, пребывании, длившемся почти год, – читателю уже известно. Что же касается формы, то Вудхаус во всех пяти передачах делает, как говорят французы, хорошую мину при плохой игре. А в том, что игра плохая, он не раз признавался и сам – хотя неоднократно подчеркивал, что согласился выступать по берлинскому радио из лучших побуждений и на сговор с нацистами никогда не шел. Как бы то ни было, задачи, которые ставили перед ним немцы, и цель, которую преследовал сам Вудхаус с его врожденным оптимизмом («всякий писатель по природе оптимист»), совпали – убедить американских слушателей, что в тюрьмах и лагерях не так уж плохо, что, как говорится, «всюду жизнь» и что даже в самых непростых жизненных ситуациях всегда найдется место для шутки:

«Не всегда можно как-нибудь обойти мелкие жизненные трудности, надо только хорошенько пораскинуть умом… Что вы – заключенный, это неприятно, но это факт, от него никуда не денешься. Но можно постараться не вешать из-за этого нос»[72].

Вот и в радиопередачах из Берлина, как и в мирной, довоенной жизни, начиная с Далиджа, Вудхаус «не вешает нос», шутит напропалую. Вот только шутки у него в этих передачах, «беседах» («talks»), как он их называет, какие-то не слишком смешные, натужные, вымученные. Приведу несколько:

«Вообще жизнь в лагере имеет свои преимущества. Во-первых, не бегаешь по кабакам, и освобождается время для чтения. И, кроме того, можно хорошенько отоспаться».

«Юноши, начинающие строить жизнь, нередко спрашивают меня: как им попасть в концентрационный лагерь? Для этого, говорю я, существуют разные приемы. Я лично воспользовался вот каким: покупаешь виллу в Лэ-Тукэ на побережье Франции и ждешь, пока придут немцы. По-моему, этот способ самый верный и самый необременительный. Ты покупаешь виллу, а всё остальное делают они».

«Всё путешествие (в тюрьму под Лиллем. – А.Л.) походило на мирную экскурсию школьников на лоно природы… Не поездка, а пир духа и излияние душ».

«В тюрьме, можно сказать, здоровый, размеренный образ жизни, предоставляющий человеку вдоволь досуга для чтения Полного собрания сочинений Вильяма Шекспира».

«По рядам передают, что недосчитались одного человека, и кажется, это старина Джо. Неужели старина Джо сбежал? Не передала ли ему украдкой дочка тюремщика напильник в мясном пироге?»

«Один тюремщик даже раздобрился настолько, что показал нам камеру смертников – как, скажем, хозяин загородного дома водит гостей смотреть конюшни».[73]

Одно из обязательных условий удачной шутки – ее своевременность. Вы можете очень удачно пошутить, но если отсутствуют условия для «рецепции» вашей шутки, – никто, в том числе и те, кто отличается отменным чувством юмора, даже не улыбнется. Именно это и произошло с веселыми рассказами Вудхауса о мытарствах английских заключенных по тюрьмам и лагерям. Расскажи он всё то же самое лет через двадцать за приятной беседой и аперитивом – и слушатели покатывались бы со смеху. Когда же вы предлагаете заключенному не вешать нос, в то время как других заключенных, да и вас самого, в любой момент могут за любую провинность, за малейшее неповиновение лишить похлебки, бросить в карцер, а то и поставить к стенке, – это вряд ли вызовет у читателей или слушателей здоровый смех. Ведь многие, даже в Америке, уже наслышаны были о том, что творится в немецком плену. И вряд ли читатели и слушатели, даже с крепкими нервами, даже самые циничные, по достоинству оценят ваше остроумие, если вы сравните тюремщика, показывающего заключенным камеру смертников, с хозяином загородного дома, который водит гостей смотреть свои конюшни. Ведь им, вашим слушателям, если не всем, то многим, хорошо известно, сколько человек ежедневно гибнет в немецких лагерях. И-Лаг VIII с его «щадящим» режимом не показателен – не потому ли сокамерникам Вудхауса, которые, в сущности, ничем не рисковали, его шутки нравились. Сокамерникам – но не свободному человеку, со свободным человеком такие шутки не «проходят». Тем более не проходят они с узниками Бухенвальда или Дахау; им-то уж точно не до смеха.

Несвоевременность, даже неадекватность подобных шуток, умозаключений вроде «Жизнь за лагерной оградой подобна жизни на свободе в том отношении, что она такова, какой вы сами ее сделаете»[74], вероятно, и имел в виду Элмер Дэвис, заметив, что после Дахау заключенный едва ли будет в силах выступать по радио. И уж тем более – шутить и философствовать. На это же намекает и Гарри Флэннери, когда задает Вудхаусу вроде бы невинный вопрос, имеют ли его книги отношение к жизни военнопленных. Намекает на то, что в тюрьмах и в лагере Вудхаус находился в привилегированном положении: он, мол, писал книги и ел «от пуза», тогда как остальные «вкалывали» и недоедали.