Первая мировая в 211 эпизодах - Петер Энглунд

На площади Звезды он замечает министра иностранных дел Делькассе, прибывшего в открытом автомобиле. Делькассе приложил неимоверные усилия, чтобы убедить Италию вступить в войну, так что сейчас он рассчитывал на крики “ура!” в свой адрес[118]. Но люди по-прежнему безмолвствуют. Корде истолковывает это молчание как неосознанный протест против войны и вместе с тем подозревает, что народ ликовал бы при известии о победах (один официант в министерстве поведал ему, что флажки, которыми отмечалась линия фронта на карте военных действий, покрылись паутиной). Раздаются звуки “Марсельезы”, и горе тому, кто не обнажил свою голову. Высоко в небе гудят самолеты.

Президент Пуанкаре произносит речь. Он вновь агрессивно, эмоционально и напыщенно говорит о войне “до самого конца”. (Всем известна напыщенная риторика Пуанкаре. В мае была опубликована его статья, и некоторые сочли, что это банальнейшая пародия, но оказалось, статья была подлинная.) Президент сформулировал и высшую цель войны, а именно “предотвращение кошмара немецкого шовинизма”. Корде: “Прозвучало предупреждение о зловещих результатах, к которым может привести односторонний мир. В таком случае он обрекает нашу страну на столь затяжную борьбу, что она может оказаться смертельной”.

В виде исключения войну можно ощутить и в Париже. Почти ощутить.

59.

Суббота, 24 июля 1915 года

Павел фон Герих получает контрприказ под Островом

Прохладная летняя ночь. Во тьме мелькают чьи-то фигуры. Грохотание, металлический скрежет, перешептывание. Время уже за полночь. Пару часов назад они получили приказ о форсировании реки, а потому вся работа по возведению укреплений была прервана, и вместо этого в колючей проволоке просто проделали дыру, с тем чтобы через нее пройти на штурм врага. Тут зазвонил полевой телефон. Контрприказ: наступление отменяется! Все вокруг вздыхают с облегчением, и фон Герих тоже, ибо он очень скептически относился к идее штурма: “Что мы выиграем от того, что оставим наши отличные позиции и займем новые на другом берегу реки?” Однако стратегия — не его дело. “Ответственность несут другие, а я лишь подчиняюсь приказу”. И теперь они заняты тем, что снова чинят свои заграждения.

Звонит полевой телефон. Контрприказ: начать наступление в два часа!

Они снова начинают проделывать проходы в собственном проволочном заграждении. Как раз к назначенному времени работа завершена. Солдаты строятся, готовясь к бою. Снова звонит телефон. Контрприказ: отменить наступление! Фон Герих рад, что оно вновь отменяется, но вместе с тем и раздосадован: “Старая песенка. Мы не успели укрепиться, разрушили прежние заграждения и без толку нервируем солдат”.

После четырехмесячного лечения в Петрограде, Гельсингфорсе и Фридрихсгаме Павел фон Герих вернулся на фронт. Его полк стоял теперь под Островом, в Центральной Польше, и пытался сдержать стремительное продвижение немцев, — а может, стремительным стоило назвать отступление русских? Фон Герих был отныне командиром второго батальона лейб-гвардии Егерского полка. И он уже снова ранен: несколько дней назад ему в голову опять попал осколок снаряда или картечь, и вновь была кровавая рана, рвота и невыносимая головная боль. Отчаянно не хватает боеприпасов, особенно в артиллерии. Солдаты сидят на щах и чае. Последнее время шли проливные дожди. Погода была непривычно холодной для июля. В лесу валялись тела погибших.

Взошло солнце. Никаких новых контрприказов. Фон Герих переводит дух.

Позднее немецкая артиллерия начинает палить по соединению, соседнему с батальоном фон Гериха. Как обычно, русская артиллерия молчит. Но так ли это? Они слышат пушечный грохот у себя за спиной. Русские картечные гранаты со свистом проносятся мимо, взрываются рядом с окопом фон Гериха. Одна пуля ударяется о правое колено фон Гериха. У него сильный ушиб, коленка распухает. Ему накладывают компресс и повязку, и он хромает дальше. Многие русские орудия порядком изношены, так что, стреляя из них, можно промахнуться.

♦

На следующий день снова пошел дождь. В остальном все было тихо. Прибыл командир полка. Он доверительно сообщил фон Гериху, что наступление последних дней стоило их армии жизней и тысяч солдат и 150 офицеров, причем они не отвоевали ни единой пяди земли. И еще что командир корпуса отстранен за то, что протестовал против бессмысленных боев.

60.

Четверг, 29 июля 1915 года

Эльфрида Кур слушает ночную песнь в Шнайдемюле

Жарко. Темно. Летняя ночь. Она не знает, почему ей не спится. Может, из-за яркого света луны? Из-за жары она легла спать в шезлонге на веранде. Вокруг тишина, совершенно тихо. Слышится только тиканье напольных часов в гостиной. Внезапно она услыхала пение, слабое, но благозвучное, — оно доносилось с вокзала. Она напрягла слух, но мелодия была ей неизвестна; прислушалась к словам. В пение включается все больше и больше голосов. И вот уже песнь звучит громче: “Es ist bestimmt in Gottes Rat, Dass man vom Liebsten, das man hat, muss scheiden”[119].

Пение все громче, звуки возносятся к звездному ночному небу, а Эльфрида съеживается в комочек. Мы всегда неохотно расстаемся с детством, расстаемся с ним постепенно, шаг за шагом, и Эльфрида в эту ночь поняла вдруг такое, что непостижимо для ребенка и что опечалило бы взрослого. Она съежилась на своем шезлонге и заплакала:

Из бабушкиной спальни послышались звуки; словно кто-то сморкался. Эльфрида встала, осторожно вошла к бабушке и обратилась к ней с мольбой: “Можно я заберусь к тебе в постель ненадолго?” Бабушка, поколебавшись, откинула одеяло: “Давай”. Девочка прижимается к бабушкиной груди и всхлипывает. Та утыкается лбом в ее волосы, и Эльфрида чувствует, что бабушка тоже плачет.

Никто из них не объясняет, почему плачет, никто не извиняется и не задает никаких вопросов.