Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами - Шонесси Бишоп-Столл

«Трое пьяных мужчин!» – отзываюсь я эхом, и мы с Томом поднимаем бокалы.

Однако Джонатан Дарт, который только что управлял интересами западного мира на Ближнем Востоке, стоит теперь перед нами в своем пиджаке с иголочки и галстуке настолько трезвый, с ясным умом, ровным килем и точными формулировками, что мой уровень алкоголя в крови сам собой подскакивает, и мы с Томом внезапно выглядим уже не вполне прямоходящими.

«Срочно! – говорю я. – Ты должен опрокинуть пинту!» Но Джонатан Дарт заказывает пинту сидра в такой непостижимо спокойной манере, что я прошу его повторить – хочу снять такое на телефон. Теперь и нам с Томом не повредит взять еще по полпинты, ведь, если говорить начистоту, выпитые ранее светофоры не тянут на целый пропущенный пост…

Спустя пару часов и еще три поста Земля начинает крениться, и мы, трое пьяных мужчин, плетемся по дороге, поем, рыгаем, смеемся и спорим ни о чем. «Конец света» намного дальше, чем я мог себе представить, – на самом краю городка. И когда мы приходим, он уже закрыт.

В фильме, когда парни добираются туда, «Конец света» тоже закрыт, но они проламывают переднюю стену грузовиком, попутно одолевая роботов и друг друга[96]. Наконец Гэри Кинг вырывается на свободу и добирается до крана с разливным для финальной пинты. Но стоит ему потянуть за рукоять, как земля разверзается, и они сходят в логово инопланетян.

В реальности мы пожимаем плечами, разворачиваемся и шуруем домой к Дартам. «План такой, – говорю я, пока мы плетемся обратно, – приходим домой, вытаскиваем из холодильника три баночки, находим место, где мы никого не разбудим, и – бинго! Двенадцать полных пинт».

– Отличный план! – говорит Том. – Что думаешь, пап?

– Думаю, – говорит отец, – что я все равно не смогу осилить двенадцать пинт за сегодняшнюю ночь, а завтра с утра мне нужно на работу, поэтому я собираюсь идти спать. Ах да, Том, думается мне, что ты принял больше, чем в тебя умещается, но еще – что ты уже взрослый человек и решать тебе.

– Да! – повторяет Том. – Отличный план!

– И еще, – добавляет Джонатан, засовывая галстук в карман, – даже в фильме разве они не добрались только до одиннадцати, а потом – спустились в то подземное логово?

Под Землей Гэри и Энди предстают перед сияющим инопланетным трибуналом. Над ними спиралями возвышаются балконы с роботами и тенями жителей Ньютон-Хэйвена.

– Мы можем предложить заманчивые блага для тех, кто уступит по своей воле, – поясняет голос Билла Найи. – Возможность снова быть молодым и при этом сохранить избранные воспоминания. Разве это вам не подходит? Не об этом вы всегда мечтали?

В этот момент вспыхивает свет и перед ними оказывается двадцатилетняя версия сорокалетнего Гэри, воплощение его давних надежд, мечтаний и озорного оптимизма. «О боже, – вздыхает Гэри, – какой же я милаха!»

И вот мы на одном из общественных газонов Летчуэрт-Гарден-Сити, где вырос пьяный двадцатилетний Том. Это большая лужайка: по трем сторонам – ровная живая изгородь, а посередине – дерево, к которому прислонена моя сорокалетняя спина, пока сам я смотрю на звезды и пью мою двенадцатую пинту.

Я слушаю Тома, которого всем этим придавило и переполнило. Это видно по тому, как лучатся его глаза, когда он смеется и плачет. Он влюблен и близок к погибели, напуган и отважен, готов идти вперед: прорываться сквозь джунгли, пересекать пустыни и срываться в волны с самого края земли. Чего бы я только не отдал за это разбитное, смелое, даже героическое создание, которым я был много лет назад. Все так отчетливо и так недостижимо, словно полеты во сне.

Молодой милаха Гэри Кинг делает шаг навстречу себе нынешнему. «Позволь передавать твою легенду дальше, – говорит он. – Позволь человеку, в которого ты превратился, стать мальчиком, которым ты был».

Выдохшийся, обессиленный, истерзанный, Гэри смотрит на идеальную версию себя. И на мгновение оба замирают, выражение его глаз смягчается, теплеет…

– Не-а, – отвечает он и рубит голову молодому себе самурайским мечом.

Трибуналу он кричит: «На земле может быть только один Гэри Кинг!» – и толкает отрубленную голову в окружающую мглу.

Тому становится худо, и он идет в кусты; я бы не желал оказаться сейчас на его месте. Наконец он поднимается с колен и, пошатываясь, бредет по садовому периметру; его правая рука бьется об изгородь, болтаясь невпопад.

Что до меня, я сижу посередине, позади дерево, впереди Том, и пока он наворачивает круги, я уговариваю его вернуться вниз на землю и пытаюсь подняться сам. Заканчиваю свое пиво и принимаюсь за двенадцатую пинту Тома – мою тринадцатую, – пока сам он избавляется от большей части выпитого.

Меня одновременно переполняют чувства ответственности, сопереживания, зависти и ностальгии. И, пока пью, я смотрю на звезды в тысяче золотых миль от нас.

Совершенно новый смысл

Когда инопланетяне-захватчики всем своим «остарбаксивающим» картелем вконец (осторожно, спойлер!) разочаровываются в Гэри Кинге и всем остальном человечестве, их уход сопровождается взрывом, который уничтожает все технологии и приводит к апокалипсису.

«То утро, – вещает Энди из земного будущего, – придало совершенно новый смысл слову „похмелье“. По пути в Лондон мы решили позабыть все, как дурной сон, но не тут-то было. Все только усугубилось. Все мы неизбежно обратились в апологетов органики. И, честно говоря, мне трудно припомнить напичканные химией продукты, по которым я бы действительно скучал». Мы видим Энди из-за ограды, на нем средневековые одежды странствующего воина, в руках – лопата, а у бедра – козел. Что-то прибивает ветром к ограде: это обертка от зеленого «Корнетто». Энди непроизвольно пытается ухватить ее, но она улетает дальше.

Гэри Кинг, чьей стихией был подростковый бунт, находит свое место и при постапокалипсисе, возглавив племя роботов, страждущих и покинутых посреди пустыни человечества. В последнюю минуту фильма бармен с квадратным лицом отказывается обслуживать роботов-беженцев и требует имя их лидера.

– Имя мне Король, – говорит Гэри.

Он обнажает свой меч и перемахивает через бар.

Занавес.

За годы до голосования по Брекзиту Англия отменила вековой закон в надежде обрести то, чем никогда не владела: европейскую культуру потребления алкоголя. Это ни к какому армагеддону не привело, но и отношения британцев к пьянству не изменило. Более того, произошло нечто противоположное. Эстеты с материковой части Европы, напротив, ударились в варварство.

«Что же пошло не так? – писал Джон Хэйли в Guardian в