Фея Альп - Элизабет Вернер

– Разумеется, мы все довольны, – согласился Нордгейм. – Его глаза буквально впились в черты доктора во время этого разговора, который велся самым спокойным тоном. – Как я уже сказал, я весьма благодарен вам. Вольфганг писал, что вы живете в Оберштейне, вы давно здесь?

– Пять лет.

– И намерены оставаться?

– По крайней мере, до тех пор, пока не представится другого места.

– Ну, это нетрудно устроить, – вскользь заметил Нордгейм и перешел к другой теме.

Он был чрезвычайно вежлив, но в то же время держался свысока и явно старался воздвигнуть между собой и доктором преграду, которая исключала бы всякую возможность фамильярности. Он ни словом, ни взглядом не показал, что знает, что перед ним стоит сын друга его юности; при всей своей кажущейся любезности он оставался холодным как лед.

Бенно очень хорошо чувствовал это, но нисколько не удивлялся. Он знал, что воспоминания, которые его имя пробудит в душе Нордгейма, будут не из приятных, и по своей скромности не думал, чтобы успешное лечение Алисы могло расположить к нему ее отца. Разумеется, он и не помышлял о том, чтобы напомнить о старых отношениях, которые Нордгейм явно игнорировал, но все-таки эта встреча была для него очень тяжела, и он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы откланяться.

Несколько секунд Нордгейм молча смотрел ему вслед с мрачно сдвинутыми бровями, потом обернулся к Вольфгангу и спросил коротко и резко:

– Каким образом ты с ним познакомился?

– Ведь я уже говорил тебе, что Рейнсфельд – мой школьный товарищ и что я случайно встретился с ним опять в Оберштейне.

– И ты целые годы возишься с ним, и хоть бы раз упомянул его имя!

– Я делал это по просьбе Бенно: ему твое имя так же хорошо знакомо, как тебе его. Ты, очевидно, не хочешь, чтобы тебе напоминали о том, что его отец был твоим школьным товарищем, я убедился в этом сегодня.

– Что тебе известно об этом? – гневно воскликнул Нордгейм. – Доктор что-нибудь говорил тебе?

– Говорил. Он сказал, что ваша дружба с его отцом кончилась полным разрывом.

Нордгейм вздрогнул и как будто случайно оперся на спинку стоявшего подле кресла; его лицо опять побледнело, а голос вдруг стал хриплым:

– Вот как! А что он об этом знает? – спросил он.

– Ровно ничего. В то время он был еще ребенком, а потом так и не узнал причины вашего разрыва, но он слишком горд, чтобы навязываться тебе теперь, когда ты занимаешь такое положение в обществе. Поэтому он взял с меня обещание не говорить тебе его имени, пока в этом не будет необходимости.

Из груди Нордгейма вырвался глубокий вздох, но он ничего не ответил и отошел к окну.

– Мне кажется, что, как бы то ни было, доктор Рейнсфельд имел право рассчитывать на более теплый прием, – снова заговорил Вольфганг, задетый за живое холодностью хозяина дома к его другу. – Конечно, я не могу судить о том, что произошло тогда…

– Да я и не прошу тебя об этом, – резко оборвал его Нордгейм. – То было чисто личное дело, и судить о нем могу я один. Но ты знал, что этот Рейнсфельд не мог быть мне приятен, и потому я не понимаю, как тебе пришло в голову ввести его в мой дом и поручить ему лечение моей дочери! Такого своеволия с твоей стороны я решительно не одобряю!

Очевидно, миллионер был в высшей степени раздражен встречей с Бенно и вымещал свой гнев на будущем зяте. Но тот вовсе не был расположен терпеть подобный тон, который слышал в первый раз.

– Очень сожалею, что тебе это так неприятно, – холодно сказал он, – но ни о каком своеволии здесь не может быть и речи: я, без сомнения, имел право выбрать для своей невесты доктора, который пользуется моим полным доверием, и так блестяще оправдал его – ты сам это признаешь. Я не мог предполагать, что возникшая более двадцати лет назад вражда, в которой Бенно не виноват и к которой совершенно не причастен, сделает тебя до такой степени несправедливым. Твой бывший друг давно умер, и с его смертью все должно быть забыто и похоронено.

– Об этом предоставь судить мне, – перебил его Нордгейм с возрастающим гневом. – Довольно! Я не хочу, чтобы этот человек бывал в моем доме. Я отошлю ему гонорар – конечно, очень крупный – и под каким-нибудь предлогом попрошу его избавить меня от дальнейших визитов. Тебя тоже покорнейше прошу прекратить это знакомство: я не желаю его!

Просьба весьма походила на приказание, но молодой инженер был не таков, чтобы позволить себе приказывать. Он отступил на шаг назад, его глаза сверкнули.

– Я, кажется, уже говорил тебе, что доктор Рейнсфельд – мой друг, – резко возразил он, – и потому, само собой разумеется, о прекращении знакомства с ним не может быть и речи. Если в награду за самоотверженные заботы о здоровье Алисы ты пошлешь ему гонорар и откажешь до окончания курса лечения, это будет для него оскорблением. И вообще я попрошу тебя говорить о нем в другом тоне. Бенно заслуживает величайшего уважения, под его непритязательной, застенчивой внешностью скрываются такие знания и такие душевные качества, которым можно только удивляться.

– Неужели? – Нордгейм насмешливо расхохотался. – Сегодня я узнаю тебя с совсем новой для меня стороны, Вольфганг: в роли восторженного и самоотверженного друга. Я никак не ожидал такого от тебя!

– По крайней мере, я имею обыкновение стоять за своих друзей и не давать их в обиду, – весьма решительно ответил Эльмгорст.

– А я повторяю тебе, что не хочу видеть этого человека в своем доме. Надеюсь, я имею право этого требовать?

– Несомненно, имеешь, но в моем будущем доме Бенно всегда будет желанным гостем, и я откровенно скажу ему все, если буду поставлен в необходимость передать ему твое желание, чтобы он не посещал твоего дома, и… извиниться за тебя.

В первый раз эти два человека разошлись во мнениях, до сих пор их взгляды и интересы вполне совпадали, но уже первое столкновение показало, что Вольфганг не будет покорным зятем и намерен твердо отстаивать свои убеждения. Нордгейм видел, что он не уступит, но, по всей вероятности, у него были причины не доводить дела до окончательной ссоры, а потому он заговорил примирительно:

– В сущности, вопрос не стоит того, чтобы из-за него горячиться, – сказал он, пожимая плечами. – Какое мне дело до этого доктора? Мне хотелось отделаться от неприятных воспоминаний, которые пробуждает во мне его вид, ничего больше. Я нахожу его особу столь же незначительной, как и тот случай, который восстановил меня против его отца. Итак, пожалуй, предадим все дело забвению.

Он не мог бы ничем до такой степени поразить своего зятя, как этой необычайной уступчивостью. Вольфганг промолчал и казался удовлетворенным, но старая вражда приобрела в его глазах совсем иное значение; теперь он был твердо убежден, что дело шло тогда отнюдь не о чем-то незначительном: такой человек, как Нордгейм, не стал бы двадцать лет помнить о каком-нибудь пустяке.

В комнату вошла Алиса. Нордгейм ни словом не заикнулся о визите доктора и сейчас же заговорил о другом; Вольфганг также постарался скрыть свое дурное настроение, так что девушка ничего не заметила. Она собиралась идти в сад за Эрной, и отец с женихом присоединились к ней.