Плач по уехавшей учительнице рисования - Майя Кучерская

Тот – тут! Мама – тут! Топ-топ! Так.

21 . Огонь.

Ясн. Красн. Жив. Ой-ой! Горяч.

Жив. Тссс. Тут. Тут! Нееее! Тут. Так.

Ясн. Красн. Жив.

22. Свет.

Мама, не уходи. Боль.

Папа, не уходи. Баба, не уходи. Тот , не уходи! Мальчи ароши.

Тот – свет.

Мама – свет.

Баба – свет.

Папа – свет.

Кот – свет.

Мама. Папа. Баба. Кот. Шарик. Круг. Динь-динь. Пальчик один. Веты. Кач-кач. Небо. Синь. Гули-гули. Люблю.

Родимая. Теплая. Вкусная.

Смотрит в меня. Глазами. Носом. Дырочки темны. Губы говорят «му-у-у». Волосы волною. Смеюсь. Руки тяну. Любишь играть в коровку, любишь играть в лошадку, и я. Но сейчас не надо, сейчас я скажу тебе что-то важное, мама. Не говори «му». Нет, нет, и «тпру» не говори пока, и «мяу» не.

Ма-ма.

Опять улыбаешься, «фрр…». Это жеребенок фырчит, да?

Я говорил с ними там, беседовал длинно, и мы играли. Мама, их язык другой. Сколько их, мама! Они – дивны. Рыжи, белы, шоколадны, пестры. Вороные. В пятнышко на палевом поле мохнатом. В крапинку легкой мороси, в оранжевое кольцо. Жираф, мартышка, гиппопотам, фламинго, воробушек Вася. Тигр-бык-свинка-тюлень-коза. Олень, лисица. Барс. Кенгуру. Морская свинка. Мамонт, овца, черепаха. Мы резвились, болтали. Баловались, смеялись и понимали друг друга с полузвука, полувзмаха хвоста.

Я и теперь помню этот язык. Сегодня на улице, пока баба Нина крошила хлебные крошки, я слышал явно, как наш котик, совсем не взрослый, увязался с нами гулять, подкрался к лавке, шепча голубице: «Ах! ты моя сладкая, сейчас я тебя…» Она тихо клевала, сыпала баба крошки, но тут встрепенулась, хохотала: «Не успеешь сделать и шага, взлечу!» И взвилась, и хлопала крыльями звонко! Котик визжал: «Вырасту, съем-м!»

Видишь ли, все это так ясно, так чисто они говорили, совсем непохоже на «курлы», «мяу», на «гав» и «гули», похоже только на «ыгм», на «ау» – да? Но это беседа – только смех, шелест перьев, беззвучие лап, котик лишь играть хотел, он не есть ее собирался, и она знала. Он шутил – и эти стеклянные шарики (не бери в рот!) врассыпную – ее голубиный голос.

Мама, но я хочу сказать тебе о другом.

Первое, самое важное, что я скажу тебе, слушай. Умом младенец, но сердцем нет, однако умом… мысль – прозрачный ручей. Журчит, льется, разливается на новые ветки, нити, сети, не потеряю ни одной. Но самое важное вот, скорее! а то отвлекусь опять. Мама!

Любовь – это ветер. Он живет в высоком и близком небе. Дышит вольно в сияющих облаках. Пьет их плотность. Чуть тяжелеет. Скользит вниз на землю и задувает в люди. Задувает в сердце. Мама, сердце иных – роща. Белые дерева, зовут березы, чуть подросли, юны, чисты, безмятежны. Ветер гуляет, трепещут листья, сребристый шелест и счастья вздох. Есть другие сердца – дубовые чащи, крепки, кудрявы, есть и сосновый бор, высокий, легкий, выстланный снизу ковром иголок и тоненькой травкой сквозь. Есть и рябины молодые, пурпурным по зеленому сбрызг. Но перед ветром беззащитны все.

Он веет вольно, летит сквозь все, только легкий скрип раздается, вдох, выдох, смех. Всюду этот сквозняк. Что ты включала мне, что повторяла? «моцарт»? Не знаю, что это, «моцарт», – но сквозняк любви напоминает «моцарт». Музыка, знаю, это музыка под куполом светлым, высоким куполом неба, где все мы живем, и движемся, и ползаем, и летаем, и скачем – в любви. Любви – свободном ветре.

И это самое важное, мама, по миру гуляет ветер, а мы – его рощи, леса, камыши, виноградники, заросли вереска, садики померанца и лимонных дерев, смородиновые кусты. Слушай же дальше, мама.

Ветер принес его. Я и раньше его часто видел, до рождения, он посещал меня тайно в тишине безъязычия, в невечернем свете густого млека. Я родился, и он снова был рядом – склонялся надо мной, поправлял одеяло, однажды сдвинул меня подальше от тебя, когда мы вместе заснули; другой поддержал, когда ты потянулась за чистой пеленкой, отпустила меня, и на миг я остался наедине с водой в моей ванночке и уже собирался хлебнуть… Я называл его «Тот» и ему улыбался. Юноша златокудрый, в белых одеждах, с глазами неба син е й. Он махал мне крылом и исчезал. Но тут вдруг сказал:

– Привет.

Он был веселым и такой, как не ты и не папа и бабушка, нет. Он был немного как я.

– Я и правда как ты, – он ответил, – но и другой.

– Кто ты?

– Твой Няньгел-хранитель, – ответил он, и весело хлопнул крылом. – Но можно и просто Няня.

Няня, няня! Как с тобой хорошо! Как ты быстр, светел и словно прозрачен.

За плечами его между крыльями был такой же, как и весь он, золотистый переливающийся полупрозрачный рюкзак.

– Что там? – спросил я и кивнул за спину.

– Там? – Он сделался хитрым-хитрым. – Смотри!

Мама, из рюкзака прямо ко мне в кроватку полетели игрушки! Невесомые, сияющие, цветные… Погремушки, звенящие на все лады, гусеница в огоньках, трубка с шариками, калейдоскоп, фонарик, вспыхивающий ярко-оранжевым и густо-желтым. И еще одна ветка, на которой вместо листьев росли колокольцы, они звенели так тонко, нежно… Больше всех мне понравилась эта веточка, и я все звенел ею, и звенел, и звенел.

И тут я увидела тебя, мама, и карусельку со слониками «динь-динь» и смеялся. А ты сказала папе:

– Гляди, как он научился смеяться! Ему нравится, как я щекочу его волосами.

И целый день потом я не плакал.

Няня пришел ко мне снова. И позвал меня на прогулку.

– Сегодня я покажу тебе сад, свой дом, хочешь?

Мог ли я не хотеть?

И тогда он поднял меня на руки, так же, как ты, моя мама, прижал крепко-крепко, и мы полетели по лазури, по изумрудному и златому в волнах прохладного ветра, который дул здесь повсюду, быстро-быстро. «Востани, севере, и гряди, юже, и повей во вертограде моем, и да потекут ароматы мои», – напевал мне Няня, чтобы я не боялся.

И стал на месте. Благоухание текло отовсюду, благоухание накрыло нас невесомой волной.

– Вот мы и на месте, – Няня повел рукой.

Я увидел своды зеленых арок, деревья, уходящие в ввысь без пределов, совсем не те, что росли в нашем дворе и в парке, – огромные, оплетенные лианами, обвитые гирляндами цветов, с веток свешивались яблоки, апельсины, гранаты, груши и другие неведомые плоды всех форм, всех оттенков. Многие деревья еще и цвели, лили потоки лепестков, напоминая пышные, лучезарные фонтаны.

– Вот цветики, – указал мой Няня рукой, тихо опуская мою голову чуть пониже, чтобы я не захлебнулся, – вот травы, вот кусты. Мята, лаванда, шалфей, базилик, розмарин… – тихо ронял он имена, – видишь, стелятся по холму? сплетаются вместе, потому что запомни: здесь все связаны. Корнями, листьями, общей пыльцой или просто дружбой. И каждый цветок, каждый пестик и капелька сока травы любит.