Плач по уехавшей учительнице рисования - Майя Кучерская

Мама, срочно нужно на конкурс про детство бабушек, я не знаю ничего, пришли на мою почту подлиннее, я из телефона прочту!

Детство бабушек? Конкурс?

Да!!! Надо было еще дома, это было задание, но я забыла, а завтра последний день, когда можно сдать.

Дочь моя, ты забыла, а я при чем? Ничего не пришлю. МАМА!!!! Тогда наша команда, младших, проиграет! Это будет конец!!!!!

Боже.

И после ужина Нина не поднимается наверх, наоборот, спустив со второго этажа компьютер, сидит на лавочке с бабушками, окруженная теп-лом и сладостью летнего вечера – ароматы, треск кузнечиков, птичий щебет, никакой сырости – конец июля, печатает все, что слышит.

В светлом сумраке тонет сад и грядки, ирисы-ноготки-розы выравнивает военный каток, бабушки уменьшаются. На одной перешитое из дедова драповое пальто, шапка-менингитка от уха до уха, самый писк – что ты… На другой перелицованная шерстяная юбка, голубая блузка креп-жоржет – на ногах лодочки, великоваты, зато деревянный каблук обтянут кожей, внизу разрезинка, у разрезинки – бантик! Да нет, это были мамины туфли, я их все мерила, все на танцы готовилась, пока мама на работе.

Летний вечер тает, на границе исчезновения оставляя им немного странный, сладкий аромат.

– Дельфиниум! – определяет старшая бабушка, Нина тюкает зачем-то в компьютер «дельфиниум». Вот они синеют в сумраке, прям перед домом.

…Наконец мама и мне купила собственные уже туфли, черные, кожаные, с ремешочками, как я мечтала, они лежали в коробке, только для праздников предназначались, но какие там праздники, я их тайно надевала на все прогулки, и вот как-то раз собираемся мы в гости, мама открывает коробку, а туфли-то…

Тут приходит новая эсэмэска. Нина отрывается, читает. Бабушки встрепенулись – что там? Нет, Нина качает головой, какая-то реклама… Младшая кивает с осуждением: меня тоже ей завалили, откуда они только узнают?

Но это не реклама, Нина прилгнула, это письмецо от папы-два. В письмеце ни единого слова. Это в ответ на ее вопросы, как да что, как там поход, как младшенькая, папа-два писал едва-едва, плохая вроде как связь. Вчера она написала наконец что-то гневное, что хотя бы когда связь есть, нельзя ли писать подробно, а если ему так трудно даже писать, то и не надо, вообще ничего не надо, совсем. Вот и получила ответ, вот он. ТОЧКА. Просто точка и все.

Нина отвлекается от рассказа про туфли, думает о другом и вновь упирается в тупик. Как и весь этот длинный год расставания с папой-два, который все не мог решиться, но вот, кажется, решился наконец там, в походе, с ним в походе ее соперница, как и предполагала Нина, и вот она, тихо и окончательно опускающаяся стена.

Главным лакомством было знаешь что? Черный хлеб с подсолнечным маслом, посоленный, уж как мы его ели, уминали за обе щеки – и самое удивительное, почти не веря себе говорит старшая, изумленно расширяя глаза, – что ведь и правда тогда это казалось необыкновенно вкусно, совсем не то, что сейчас… Младшая подтверждает: «Да, сейчас как-то уже наелись».

Нина снова включается, печатает конспект рассказа про хлеб. Но тут отвлекаются бабушки, старшая в панике: я ж там воду поставила, посуду мыть! Обе бегут на кухню. Пока не выкипело все!

Бабушки что-то долго не возвращаются. Нина вспрыгивает на крыльцо, на террасу, вырывает лист из дочкиного альбома, берет круглый пластмассовый стакан, в него они наливают воду, когда рисуют красками… палец протыкает жгучая боль. Слезы так и брызжут из глаз. Как она туда забралась? Оса. Вот уже и валится мертвое тельце, обратно в стакан. Нина вытряхивает ее на улицу, пальцу больно. Неблагодарные твари. Вот нажалуюсь бабушкам, завтра не будет ни вашего домика, ни вас самих!

Восемь бед, один ответ – прижимая опухшим пальцем стакан, она обводит дно, густо закрашивает кружок черным, чтобы на ночь унести наверх и поставить перед собой на подоконнике. Чтобы в утреннем зыбком полусонье – с такой свежестью и живостью не возвращалась любовь, упиралась вот в эту преграду. В точку.

С кухни возвращается только одна бабушка, младшая, старшая осталась заниматься посудой – да нет, все в порядке, просто дедушка звонил, список ему составляли… «А меня укусила оса, – жалуется Нина и добавляет тут же, чтобы не всполошить бабушку понапрасну, – ничего, почти прошло». Но бабушка строго исследует палец, жала нет, уже хорошо, и вскоре из стебля сорванного тут же, под лавочкой, подорожника на палец капает целительный сок, бабушка жмет и жмет его, тут приходит и старшая, обе причитают, рассказывают, как в прошлом году оса укусила в губу, а в позапрошлом… На завтра назначена казнь – но Нина машет рукой, не надо, да и как найти, среди чердачного хлама это гнездо, но бабушки настроены решительно, Нина прерывает осиные саги и молит рассказать еще хоть немного про детство, пока получилось совсем мало.

На ирисы-делифиниумы-лилии-розы валятся мертвые белые осы, в сад, ломая забор, по свежему снегу, прут танки, со звонкой от мороза железной броней, нацелив дула точно им в лоб, подминая гусеницами беседку, песочницу, утюжа чайку-флюгер.

Но при ближайшем рассмотрении оказывается – никакие это не танки, война кончилась давным-давно, это всего лишь громадная снего-уборочная машина, въехавшая в старый арбатский двор. Как они радовались ей. Как, все бросив, выбегали помогать, кидали в ее кузов снег – лопатами, лопатками, просто горстями. Хохотали, бросались снежками на ходу. Так были довольны развлечению, развлечений-то не было никаких, комментирует старшая, – Нина быстро печатает, бабушки смеются, она думает быстро: не слишком умело они рассказывают – совсем кратко, им ни к чему лишние слова, они все видят и так.

Бабушки вспоминают что-то еще, про толстую тетю Раю, про Кольку, спорят: а я тебе говорю, он женился на ней потом, вспоминают уже для самих себя, Нина снова отключается, но руки почему-то печатают, печатают свое, вскоре она с удивлением перечитывает написанное, после слов «лопата», «снежки» проступает совсем другой текст: «я бы вот что спросила тебя / на нашей неблизкой встрече / я бы вот что / милый /куда деть эту вечность / где взять силы / десять лет твоего лица / куда эти шорохи / ветки, бормотанье дождя-чтеца / как быть с приданным /вечной невесты / твои слова / как убить / но мне легче забить на предательство / на неверность /неудачные развороты судьбы / лишь бы ты был былбылбылбы». Какой кошмар. Она стирает все быстро-быстро. Чтобы бабушки не заметили. Чтобы выскочить из приступа графомании поскорей. Отправляет дочке первую порцию бабушкиных рассказов, в компьютер вставлена флэшка, на даче работает Интернет – получает почти мгновенный ответ: «Спасибо!!! Еще!»

Молочка принести? И давай палец помажем. Это мама. Небо еще немного потемнело, и видно уже не одну луну, но и звезды, огромные, совсем тихо. Птицы уснули и кузнечики. Бабушки тоже идут наконец спать, но свет еще долго не гаснет в их доме.

Нине что-то не хочется в комнату, и так она слишком долго там пробыла. Глядит в невидимый замерший сад и незаметно подчиняется тихой теплой ночи, ее покою. Улыбается блаженно: две недели беспримесной, чистой благодати были подарены ей – потому что каждый оказался при своем. Бабушки возвратились в бодрую зрелость, полную сил и таких понятных забот о еде, цветах, грядках, единственной дочке и любимой племяннице, она – в детство, нерассуждающее, благодарное, и никаких преград. Никого лишних. Кого надо учитывать, за кого извиняться, краснеть, кого терпеть – ни детей, ни мужей – первозданность. И еще целая неделя такая же! впереди.