Как быть стоиком. Античная философия и современная жизнь - Массимо Пильюччи

Например, нам часто говорят: мы должны любить свою страну, что бы в ней ни происходило в данный исторический момент. Распространено мнение, что надо преданно болеть за наши спортивные команды, независимо от того, побеждают они или проигрывают. Полагаю, что в обоих случаях речь идет о любви типа сторге, но, согласно стоикам, эти два случая требуют разных подходов. Вышеупомянутая знаменитая фраза о любви к своей стране происходит из двух источников, и их сравнение позволяет понять, почему стоики были правы в своем требовании руководствоваться в некоторых типах любви не только чувствами, но и рациональной оценкой того, что есть правильно, а что нет. Считается, что первым эту фразу произнес в 1816 году американский военно-морской офицер Стивен Декейтер в качестве тоста на торжественном обеде в Вашингтоне: «Моя страна! Возможно, она не всегда права в ее отношениях с другими странами, но права она или нет — это моя страна!» Сравните это с тем, что министр внутренних дел США Карл Шурц произнес в своей речи перед Сенатом 29 февраля 1872 года: «Права она или нет, это моя страна. Если она права, мы поддержим ее в этой правоте, если не права — надо ее поправить».

По-моему, версия Декейтера больше подходит для спортивных болельщиков: «Наш футбольный клуб — "Рома"! Побеждает или проигрывает, для нас он — всегда победитель!» Есть что-то невероятно трогательное в этой верности местной спортивной команде — независимо от степени ее успешности, и особенно если она проигрывает. Но слепая преданность своей стране может быть крайне опасной, и об этом свидетельствует бесчисленное количество исторических примеров. Не знаю, читал ли Шурц Эпиктета, но министр высказал точно такую же мысль, что и философ в истории с несчастным отцом: естественно и даже похвально испытывать сильную любовь к своему ребенку и своей стране. Но когда речь идет о любви к человеку и государству, а не к спортивной команде, то мы должны руководствоваться в своих действиях не только чувствами, но и разумом: чувства побуждают меня бежать из дома, потому что я не могу видеть страданий дочери, но правильное поведение в этой ситуации — остаться и поддержать своего ребенка. Я воспринимаю свою страну как важную часть своей идентичности, поэтому испытываю к ней особую привязанность. Но, когда она действует во вред себе и другим, мой долг — открыто сказать об этом и противостоять таким действиям.

Поскольку древние греки и римляне считали дружбу разновидностью любви, Эпиктет дает ей такое же стоическое толкование, что и семейным отношениям:

В самом деле, где в ином месте дружба[160], как не там, где честность, где совесть, где преданность прекрасному, и ничему другому? «Но он столько времени заботился обо мне и, оказывается, не любил меня?» Откуда ты знаешь, рабское ты существо, не заботился ли он так, как обувь чистит свою, как скотину? Откуда ты знаешь, не выбросит ли тебя, как разбитую плошку, когда ты станешь уже непригодной утваришкой?.. Этеокл и Полиник разве не были от одной и той же матери и от одного и того же отца? Разве не вместе они воспитывались, не вместе жили, не вместе ели и пили, не вместеспали, не целовали друг друга часто? Так что если бы, думаю, кто-нибудь увидел их, то посмеялся бы над философами за те парадоксальные вещи, которые они говорят о дружбе. Но когда между ними очутилась, как кусок мяса, тирания, смотри, какие вещи они говорят:

[Еврипид, трагедия «Феникс»]

Хотя Этеокл и Полиник были братьями, а не друзьями, мысль Эпиктета ясна: настоящая дружба, как и истинная любовь, познается не в радости, а в горе.

Стоики относили дружбу, как и все остальное, что не касалось напрямую нашей личности и добродетелей, к категории предпочтительного безразличного. И это поднимает ряд интересных проблем. Например, это означает, что в стоическом представлении дружбы между преступниками существовать не может. Причем под словом «преступник» здесь подразумевается не просто человек, преследуемый законом (если уж на то пошло, Нельсон Мандела тоже был преступником — с точки зрения правительства апартеида в ЮАР), а тот, кто добровольно участвует в отвратительных актах насилия или воровства. Это верно не только потому, что сложно представить себе добродетельного преступника, но и потому, что каждый раз, когда один человек помогает другому уйти от правосудия, он ставит дружбу выше собственной нравственности. Стоики считали недопустимым подобный обмен между несоизмеримыми «благами».

То же самое касается и любви — к родным людям или к близкому человеку. Художественная литература (в том числе греко-римская) изобилует историями о людях, ставивших любовь превыше всего, — и это неизменно приводило к весьма печальным последствиям для них самих, их возлюбленных и ни в чем не повинных третьих лиц. Но в наше время принято восхищаться такими людьми: ведь «любовь побеждает все». Однако подобные ситуации хороши разве что в диснеевском мире. Стоики считали, что если «любовь» или «дружба» побеждают даже человеческую добродетель, то эти чувства не являются настоящей любовью и дружбой. Мы уже вспоминали в этой книге Медею, которая из-за «любви» к Ясону помогла ему похитить Золотое руно, предав при этом своего отца и убив брата. А когда Ясон изменил ей — из мести убила собственных детей. На взгляд стоиков, какие бы чувства Медея ни испытывала к Ясону, их нельзя назвать любовью. То же самое можно сказать и о многих современных историях об «истинной» любви и дружбе — по сути таких же ужасающих, как и трагедия Медеи.

Вы можете решить, что эти разговоры о том, что можно называть любовью и дружбой, а что нет, — не более чем семантические тонкости. Но в таком случае вы упускаете из виду важный момент. Стоики были проницательными наблюдателями в области человеческой психологии (описательная деятельность) и глубокими мыслителями в области человеческой морали (предписывающая деятельность). Да, стоики соглашались, что в соответствии с общепринятыми представлениями о любви и дружбе Медея «любила» Ясона и что двух бандитов может связывать «крепкая дружба». Однако, опираясь на свое понимание этики, они всегда добавляли, что такое описание происходящего ошибочно. Почему это уточнение так важно? Дело вот в чем. Употребляя слова «любовь» и «дружба» и для описания ситуаций, когда чувства берут верх над моралью, и для историй, когда мораль стоит на первом месте, мы игнорируем существенные различия между ними и создаем опасную путаницу. «Это всего лишь семантика» — некорректная отговорка, поскольку наша способность понимать и общаться друг с другом зависит именно от семантики, то есть от нашего умения правильно и точно пользоваться словами.

Чтобы показать вам важность четкого разграничения смысла слов, позвольте обратиться к Аристотелю, хотя тот и не был стоиком. (Но я последую примеру знаменитого стоика Сенеки, который утверждал, что истина принадлежит всем, откуда бы она ни исходила, и сам заимствовал идеи у соперников из эпикурейской школы.) Аристотель был в некотором роде одержим таксономией. Так, он предложил целых двенадцать видов добродетели (у стоиков их было всего четыре), которые фактически представляют собой различные аспекты мудрости. Что касается дружбы, то Аристотель уделял особое внимание дружеской любви типа филия, которая, как мы знаем, описывает отношения не только с лучшими друзьями, но и с близкими родственниками. Это также объясняет, почему в своих рассуждениях о дружбе Эпиктет упоминает историю братьев Этеокла и Полиника. Аристотель выделял три типа дружбы, которые, на мой взгляд, актуальны для понимания и в наши дни, — это утилитарная, гедоническая и нравственная дружба.