Демоны в раю - Дмитрий Липскеров

Так и прожил до конца жизни своей Иван Чмок с грехом на душе…

Петька Снегов поступил на актерское отделение института культуры с необычайной легкостью. Он был настолько артистичен, настолько свободен в организации своей психики, а к тому же и одевался интересно, что, завалив общеобразовательные экзамены подчистую, все-таки был принят безоговорочно.

— Мы же артистов производим! — защищал Снегова мастер курса Поприщев. — А они романов писать не станут. Им на сцене играть!.. А книжек он начитается, вся жизнь впереди!

Толик Пак был зачислен вообще без экзаменов. Имея такого уважаемого человека в своих родителях!.. Еще поблагодарили, что выбрал институт культуры, а не МГИМО. Честь оказал.

Валерий Станиславович Рюмин был принят в институт культуры заслуженно. Он выдвигал свою кандидатуру на зачисление по части соискания диплома режиссера массовых зрелищ и представлений. Экзамены абитуриент Рюмин сдал пристойно, хотя и не блестяще, а на собеседовании показал удивительные знания о художниках-экспрессионистах. Молодой человек так увлеченно рассказывал о Модильяни, что ректор института культуры умиленно улыбался, так как экспрессионисты были его темой, любимой во всех отношениях.

— Какой милый юноша! — воскликнул на об суждении ректор. — Какие глубокие, фундаментальные знания!

И конечно, Валерия Станиславовича Рюмина зачислили с успехом.

В институте культуры никто не учился. Это было такое заведение, в котором царили вольные порядки, плохонькие педагоги, да и диплом института не котировался. Все прекрасно понимали, что актеров готовят в других московских предприятиях, режиссеров также не в институте культуры делают, а потому давали студентам свободу, которую те, в свою очередь, насиловали нещадно.

От свободы, которую некуда было расходовать, от скуки пили по-черному.

Затоваривались портвейном «Солнцедар» и круглыми сутками таскались по арбатским переулкам, изучая Москву. Вспоминали улицы по алкогольным привязкам. «Пили на Веснина, в Даевом переулке потребляли, умудрились даже распить 0,7 возле Министерства культуры, перед самым выездом министра Демичева».

Пару раз ночевали в вытрезвителе, но ректор эту троицу неизменно прощал, так как ему очень нравился не только студент Рюмин, но и его друг Петр Снегов, одевающийся с редким изыском. Красное, желтое, зеленое могли фигурировать в его костюмах. Часто все это преподносилось в смешении, а это такая редкость в тусклом социалистическом бытии.

Через год заступника-ректора сняли с должности, а по институту поползли слухи, что наказан он был за гомосексуализм, не приветствующийся в партийном обществе.

Особенно жалел о ректоре Петька Снегов.

— Ты что, гомик? — с живостью в косых глазках интересовался Толик Пак.

— Нет, что ты! — отказывался Снегов. — Человек-то он был хороший! Нас отмазывал… А вообще, ты сам гомик, корейский голубой! Еще и собак жрешь!

— Это правда, — подтвердил Валерий Рюмин. — Надо быть осторожнее!

— Как это? — нуждался в разъяснении Снегов.

— Бухать только по субботам! Да телок пользовать активнее!

— А телки-то тут при чем!

— При том, что Снегова подозревают!

— Меня подозревают! — обалдел от неожиданности Петька. — Это в чем же?

— В том, что ты был подругой ректора! — объяснил Рюмин.

Надо было видеть физиономию Снегова.

— Будь осторожнее, — продолжал Вэл. — Мы-то с Паком не против, все же ты наш друг. А друзей не бросают, даже если они пи… Пишут с грамматическими ошибками!..

— У меня было сто двадцать две телки! — замогильным голосом произнес Снегов.

— Да мы-то тебя знаем! — успокаивал Вэл. — Ты — ходок известный! Но вот новый ректор ищет, кто со старым руководителем баловался!

Здесь Толик Пак не выдержал. Сначала он лег на пол, следом положил руки на живот, прикрыл косые глазки и принялся беззвучно ржать.

Вэл смеялся в голос, а Снегов, покачивая укоризненно головой, приговаривал:

— Суки! Суки позорные!..

Они все же попали в вытрезвитель в третий раз, потеряв человеческий облик за павильоном «Чебуреки» в московском зоопарке.

Разбор полетов был труден. Ректор — непреклонен. Ранее он был министром какой-то промышленности, но за какие-то проступки понижен до ректора паршивого института. От сего в нем накопилось такое количество злобы, что ее надо было обязательно расходовать, а то можно было через нее самому инфаркт заработать.

— Отчислить! — приговорил ректор.

— Отчислить! — подтвердил декан.

— Отчислить! — заключил проректор. Каждому объявляли приговор отдельно. Толик Пак развел руками и произнес последнее слово.

— В Северной Корее алкоголя почти не потребляют. Я приехал в вашу страну, ни разу не пробовав даже пива… Здесь культ алкоголя! Это традиция вашей страны — потреблять алкоголь. Я считал, что следовать традициям страны, которая оказала мне помощь в жизни, — моя святая обязанность!.. Но я не русский, я кореец! Я не очень еще хорошо научился! Конечно, вернувшись на родину, я буду учить моих сограждан, как нужно пить русскую водку! Я буду объяснять им, что алкоголь — часть национальной традиции русских людей!

После такого заявления сына корейского революционера ректор понял, что ему не усидеть и в столь малозначительном кресле. Он тотчас выступил перед коллегами с речью о роли воспитательного процесса в создании положительного образа молодого человека всего социалистического лагеря. И подытожил:

— В лице товарища Пака мы, товарищи, недоработали, а точнее сказать, даже напортачили! Кто за то, чтобы на испытательный срок?

Весь ректорат проголосовал «за».

Далее разбирали Вэла.

Вынесли приговор об исключении единогласно. Даже последнего слова не хотели давать. Но осужденный настоял на короткой реплике.

— Я как кандидат в члены партии обязуюсь впредь не нарушать дисциплины и бороться с вредными привычками. Многие известные большевики страдали от этой болезни!

Ректор чуть было сознание не потерял. Как кандидат! В какую партию!.. Он осек себя, так как точно знал, в какую, всего одна партия была… А где парторг?.. Здесь? Здесь… Посмотрел на него, тот кивнул головой, подтверждая…

Ну дебил! Ну кретин!!! Такой парторг, мина идиотизма, которая неизвестно когда взорвется!

Во внутренностях ректора бушевало смешением агрессивных кислот, но физиономию он старался сохранять невозмутимой.

— Партия, сынок, — произнес ректор проникновенно, — партия может простить все, кроме предательства! Помни это, сынок!.. Как ты думаешь, парторг?

Все знали, что парторг ежегодно зашивается, защищаясь от белки и случайной смерти. В первые моменты неупотребления большевик чувствовал себя серийным убийцей, готовым исключить из партии самого Брежнева вместе с Андроповым, а также участвовать в изнасиловании всех животных, что в цирке на Цветном. Но сейчас жизнь подсказывала парторгу, что настало время, когда можно кратковременно уйти в запой, вызвав на призор нарколога Яшу, который выведет его из запоя на пятые сутки, прокапает систему физраствором, проколет витаминчиками, а потом вновь зашьет, не доведя дело до горячки… Предчувствуя первую пятничную рюмку, парторг походил на доброго клоуна Олега Попова. Он романтически улыбнулся и ответил ректору, как бы ответила добрая фея.