Нам здесь не место - Дженни Торрес Санчес

возраст? И вообще, почему он до сих пор не забрал свои деньги, не высадил нас из фургона и не укатил?

Пульга откашливается и произносит:

— Семнадцать.

Когда он выдает эту ложь, его голос становится грубее, и я знаю: мой друг хочет казаться взрослее и круче. А еще я знаю, что водитель ему не поверил. В голосе Пульги слышится неуверенность, которая напоминает мне, что, в сущности, он такой же мальчишка, как и Чико.

Водитель смотрит на каждого из нас по очереди.

— У меня три сына примерно вашего возраста. Послушайте… будьте осторожны, — предупреждает он.

Пульга кивает.

— Сколько мы вам еще должны? За то, что вы привезли нас сюда.

Водитель качает головой.

— Забудь. — Однако в его голосе сквозит сожаление, словно ему больше всего на свете хочется содрать с нас побольше денег и укатить своей дорогой. А еще поскорее оставить нас тут и забыть о нашем существовании. Но что-то не дает ему так поступить. — Вы это… будьте осторожны, ясно? Не стоило бы вам соваться в такие переделки. Вы хоть понимаете, как это опасно?

— Конечно, Ht говорит Пульга. Но…

Если бы водитель знал, что поджидает нас дома, он, может, отвез бы нас к самой границе Штатов.

Мужчина кивает.

— Да знаю я, знаю, — Поколебавшись несколько секунд, он ни с того ни с сего сообщает: — Парень, который сегодня на дорогу выбежал… вряд ли он намного старше вас, ребята. — Водитель испускает тяжелый вздох, и я вдруг задумываюсь: а не стало ли для него чем-то вроде искупления то, что он привез нас сюда, не взяв ни песо? — Ладно, — произносит он наконец, сняв ковбойскую шляпу и проведя рукой по волосам. — Que Dios vaya con ustedes! Храни вас Бог!

Пульга кивает. Один за другим мы выходим из фургона и направляемся к забору: Мы идем вдоль него, пока не натыкаемся на одну из дырок, о которых говорил водитель.

— Думаете, он это всерьез? — спрашивает Пульга, когда мы оглядываемся и видим, что фургон все еще стоит на месте, а его шофер смотрит в нашу сторону. — Как я понимаю, он должен сейчас куда-нибудь позвонить и сообщать, что привез сюда трех идиотов. — Пульга оглядывается по сторонам, но пока никого не видно.

— Как знать, — отвечаю я, а сама думаю, что мы не можем никому верить, но и добраться до цели, не доверяя время от времени свои жизни незнакомым людям, тоже не выйдет.

Через минуту белый фургон отъезжает, и мы начинаем двигаться вдоль путей. Мы здесь одни, если не считать рабочего в светоотражающем жилете, который осматривает вагоны стоящего на путях состава.

— Погнали, — командует Пульга, и мы, чтобы рабочий нас не заметил, спешим к растущим в отдалении деревьям и садимся под ними на землю.

Я разглядываю вагоны: одни разрисованы граффити, другие просто серо-стальные и ржавые. Теперь я ближе к ним и вижу на их бортах выцветшие логотипы «Ферромекса». Вдалеке я замечаю людей, которые выходят из какого-то здания и идут к рабочему. Меня переполняет облегчение, потому что они с рюкзаками. Значит, мы тут не одни такие.

— Вон те парни тоже хотят на поезд, — говорит Пульга. — Спорим, они спрашивают у работяги, когда состав отходит?

— А когда? — интересуется Чико.

— Понятия не имею, — отвечает Пульга. — Бывает, пару дней приходится ждать, бывает, больше. Тогда народ просто торчит тут и караулит его.

— По несколько дней? — удивляется Чико.

— Иногда да. Но раз поезд уже тут, вряд ли все так затянется. Вон рабочий его проверяет, так что, держу пари, уже скоро, — говорит Пульга, рассматривая рабочего, железнодорожные пути и поезд.

Я гляжу на видавшие виды строения вдоль путей. Все они кажутся заброшенными, с разбитыми пыльными окнами. Но потом я замечаю, что за окнами движутся человеческие фигуры. Мне приходит в голову, что бру ха может быть тут, чтобы приглядывать за мной. Вдруг это действительно так? Я пытаюсь вызвать ее, уставившись на окна: вот бы она вылетела в одно из них, приблизилась бы ко мне, позволила ухватиться за свои волосы и унесла бы далеко-далеко, в какое-нибудь безопасное место, где я не буду бояться собственных снов.

И мальчишек тоже забрала бы. А потом вернулась бы домой и прихватила маму с mua, и даже младенца этого, и принесла бы к нам.

Грудь пронзает странная боль, и на короткий миг я чувствую у соска шевелящиеся губы ребенка. Он все еще требует моего. возвращения, хотя я все дальше и дальше от него. Я обхватываю себя руками — и это ощущение проходит. Когда я снова смотрю на окна, никого уже там не вижу. Никто к нам не прилетит. Это все шутки моего подсознания.

— Я такой голодный! — восклицает Чико.

Последний раз мы ели вчера, и у меня в животе тоже урчит.

— Вот, — говорю я, выуживая из рюкзака печенье, которое прихватила из дому и все это время таскала с собой. — Мы с мамой должны были съесть его на завтрак. Оно все раскрошилось, но мы можем его разделить на всех.

— Знаете, чего бы я сейчас съел? — Чико моментально всасывает свои крошки. — Тамале, паштета из бобов, жженки и горячего шоколада, как на Noche Buena.

Рот наполняется слюной при мысли об угощении, которое мама с mua готовят на Рождественский сочельник, — особенно о тамале с его густой насыщенной начинкой из поджаренных тыквенных семечек с полоской красного или зеленого чили, маслинами, нутом и маленьким кусочком свинины, все это в лепешке из кукурузного теста и завернуто в банановый лист, который перед едой нужно снять, как обертку с подарка. Я сглатываю слюну.

— И еще того соуса, который готовит твоя мама, — продолжает Чико, обращаясь к Пульге. — С жареной тортильей, и посолить сверху, сразу после того как ее вытащили из масла… Объеденье! Или вот еще что, Крошка! Рис твоей мамы, — поворачивается он ко мне, и я ощущаю одновременно в животе и в сердце свежую порцию боли. — Или говяжий суп из «Мирамара», — шепчет он. — Там готовят лучший говяжий суп.

— Так и есть, — отзывается Пульга.

Согласна, — говорю я, закрываю глаза и вспоминаю запахи еды из «Мирамара», которые настигают тебя еще на улице, когда ты приближаешься к ресторану, тому самому, где мы отмечали начало маминой работы и куда потом стали приходить каждый вторник. Его хозяин наливал нам говяжий суп и клал туда двойную лапшу, потому что был влюблен в маму. Мы ели этот суп, соревнуясь, кто первым все прикончит, а наши матери пили пиво и беседовали о жизни.