Раз и навсегда - Джудит Макнот

Джейсон бесстрастно смотрел на нее.

– Должен ли я напоминать тебе, что это мой дом? Онпринадлежит мне.

– Тогда я уйду! – выпалила она. Несмотря на вызывающееповедение, ее подбородок задрожал, и, закрыв лицо руками, она залилась слезами.– Джейсон, как ты мог? – плакала она, и ее тело сотрясалось от рыданий. – Тыговорил, что твоя помолвка – фикция, и я поверила тебе! Я.., я никогда не прощутебе этого. Никогда…

Гнев Джейсона уступил место удивленному сожалению.

– Может быть, вот эта вещица поможет тебе простить меня? –спокойно спросил он. И, сунув руку в карман, Джейсон достал маленькую бархатнуюшкатулку, открыл и протянул ей.

Сибил посмотрела и ахнула, когда увидела усыпанныйбриллиантами браслет на ложе из черного бархата. Она вынула его из шкатулки иприжала к щеке. Подняв сияющие глаза на Джейсона, она сказала:

– Джейсон, если я получу и ожерелье из этого гарнитура, япрощу тебе что угодно!

Джейсон, собиравшийся было уверить ее, что не намеренжениться на Виктории, откинул назад голову и расхохотался.

– Сибил, – ухмыльнулся он, покачивая головой, как если бысмеялся скорее над собой, чем над ней, – думаю, что это твое самое ценноесвойство.

– О чем ты? – спросила она, забыв о браслете и вглядываясь всардоническое выражение его лица.

– О твоей откровенной, бессовестной алчности, – сказал онбез тени злости. – Все женщины алчны, но ты хотя бы честно и открытопризнаешься в этом. А теперь подойди сюда и покажи мне, как ты довольна своейновой безделушкой.

Сибил послушно прильнула к нему, но и когда он целовал ее, вее глазах сохранялось выражение тревоги.

– Ты не очень-то высокого мнения о женщинах, Джейсон? В душеведь ты презираешь не только меня – а всех нас, верно?

– Я полагаю, – уклончиво пробормотал он, развязывая шелковыеленты у нее на груди, – что женщины особенно хороши в постели.

– А когда они не в постели? Каковы тогда? Он проигнорировалвопрос и снял с нее пеньюар, привычно поглаживая соски ее грудей. Яростновпившись в ее губы, он поднял Сибил на руки и понес в постель. Сибил совершеннозабыла о том, что он так и не ответил на ее вопрос.

Виктория сидела на софе в своей спальне, окруженнаяштабелями недавно присланных от мадам Дюмосс коробок с новыми нарядами:поразительно разнообразной коллекцией повседневной одежды, одежды для верховойезды, бальных платьев, шляпок, шалей, длинных французских перчаток до локтя итуфелек, которые заполняли все свободное пространство в комнате.

– Миледи! – взволнованно ахнула Рут, разворачивая царственноголубой шелковый плащ с широким капюшоном, отороченный мехом горностая. –Видели ли вы что-нибудь более прекрасное?

Виктория оторвалась от письма Дороти, которое увлеченночитала.

– Прелестно, – без воодушевления согласилась она. – Сколько,выходит, всего плащей?

– Одиннадцать, – ответила Рут, поглаживая мягкий белый мех.– Хотя нет, двенадцать. Я забыла о желтом бархатном с соболиной опушкой. Илитринадцать? Сейчас, минутку – четыре бархатных, пять шелковых, два с меховойподкладкой и три шерстяных. Всего – четырнадцать!

– Трудно поверить, что я еще недавно прекрасно обходиласьвсего двумя, – усмехнувшись, вздохнула Виктория. – А когда я вернусь на родину,мне вполне хватит трех-четырех. Напрасно лорд Филдинг бросает на ветер такиеденьги, покупая одежду, которую я буду носить всего каких-нибудь нескольконедель. В Портидже, штат Нью-Йорк, женщины не носят таких пышных нарядов, –отметила она, возвращаясь к письму от Дороти.

– Когда вернетесь на родину? – тревожно переспросила Рут. –О чем вы говорите? Простите, миледи, что я задаю вам такой вопрос.

Виктория уже не слушала: она вновь перечитывала письмо,полученное утром.

"Дражайшая Тори!

Получила твое письмо и с волнением узнала, что ты едешь вЛондон, где надеялась сразу же повидать тебя. Я сказала бабушке, что собираюсьэто сделать, но вместо того, чтобы остаться в Лондоне, мы уже на следующий деньуехали в загородный дом бабушки, расположенный примерно в часе езды от места,именуемого Уэйкфилд-Парк. Теперь получилось, что я – за городом, а ты – вгороде. Тори, у меня складывается впечатление, что бабушка не хочет, чтобы мывстречались, и это меня очень печалит и злит. Нам следует найти способ длявстреч, но тут я полагаюсь на тебя, потому что ты гораздо лучше умеешьпридумывать подобные вещи.

Возможно, намерения бабушки – просто мои фантазии, я ни вчем не уверена. Она сурова, но со мной обращается не жестоко. Она желает, чтобыя сделала, как она говорит, «блестящую партию», и с этой целью держит напримете джентльмена по фамилии Уинстон. У меня дюжина великолепных новыхплатьев разного цвета, хотя я не могу появиться в них до тех пор, пока несделаю первого официального выхода в свет, что мне представляется весьмастранной традицией. И потом, бабушка говорит, что я не могу выйти в свет до техпор, пока ты не будешь обручена с кем-нибудь, – это еще одна традиция.Насколько все было проще на родине, согласна?

Я тысячу раз объясняла бабушке, что ты, по существу,помолвлена с Эндрю Бэйнбриджем и что я желаю всерьез заняться музыкой, но онакак будто не слышит.

Она никогда не упоминает твоего имени, но я-то постояннонапоминаю ей о тебе, потому что полна решимости растопить ее сердце и добитьсятого, чтобы она предложила тебе жить с нами. Она не запрещает мне говорить отебе, просто при этом отмалчивается и делает вид, что тебя не существует. Онаслушает меня с таким выражением лица, которое можно лучше всегоохарактеризовать как отсутствующее, и при этом ничего не говорит.

Фактически я уже до смерти наскучила ей разговорами о своейдорогой сестричке, хотя делаю это аккуратно, как и обещала тебе. Поначалу япросто упоминала твое имя, вставляя его, когда только возможно, в разговор.Например, когда бабушка заметила, что у меня прелестное лицо, я сказала ей, чтоты гораздо красивее; когда она отметила мое умение хорошо играть на пианино, яей сказала, что ты талантливее; когда она оценила мои манеры как приемлемые, яответила, что твои особенно хороши.

Когда все это не помогло ей понять, как мы близки и как мнетебя не хватает, мне пришлось прибегнуть к более решительным шагам, поэтому япринесла в гостиную твой портрет, который обожаю, и поставила его там накаминную полку. Бабушка промолчала, но на следующий день она послала меняосмотреть Лондон, а когда я возвратилась, портрет снова оказался в моейкомнате.