Халтурщики - Том Рэкман

Когда Руби идет на автобусную остановку, на улице уже темно. К собственному удивлению, она замечает их молодого издателя, Оливера Отта: он шагает ей навстречу, выгуливая собаку — зачем это он направляется в офис в такой час? Оливер высокий, рябой и нескладный, он смотрит вниз, на своего бассета, обнюхивающего тротуар. Они проходят мимо Руби — похоже, владелец газеты, в которой она работает, и не знает, кто она такая.

«Эй?» — возмущается Руби, когда Оливер проходит мимо. Она оборачивается: «Я что — невидимка? Ты что, меня не видишь?» Он тоже оглядывается. «Урод хренов!» — кричит она и убегает. «Молодец!» — говорит Руби сама себе, несясь мимо автобусной остановки по Корсо Витторио. «Молодец! Пошел он в жопу!» Теперь эти гады ее вышвырнут. «Скоты поганые. Надеюсь, и впрямь уволят». Вот Кэтлин будет рада — она мечтает, чтобы Руби ушла. Это даже почти достойный повод остаться — чтобы бесить ее. «Почти достойный». Кэтлин. «Стерва».

Руби с Кэтлин устроились на стажировку в газету одновременно в 1987 году. Точнее, Руби пришла на неделю раньше, так что это она показала молодой коллеге помещение, редакторов, познакомила со всеми — даже с симпатичным стажером-итальянцем, Дарио де Монтерекки, в которого сама была влюблена без памяти. Через три месяца главный редактор, Мильтон Бербер, повысил Кэтлин до должности помощника редактора, при этом с Руби он за все то время и словом не обмолвился. Прошло десять месяцев, и Кэтлин съехалась с Дарио. Через несколько лет Кэтлин стала крутым журналистом, звездой, она шла вверх по карьерной лестнице, а потом упорхнула в крупную газету в Вашингтоне. И вот теперь, несколько лет спустя, она победоносно вернулась сюда — Кэтлин стала боссом, а Руби, которая была верна газете, которая никуда не уходила, так и осталась куском дерьма. «Вот как они ко мне относятся». Включая ту же Кэтлин. «Овца». Если эти идиоты не выгонят ее за то, что она обругала владельца газеты, она придет первого января и уволится сама. Вот будет мило. Вообще надо убираться из этой поганой страны. «Наконец-то вернуться домой».

Она садится в автобус. Ирония заключается в том, что она вообще-то хорошо работает. «Но им-то насрать».

Автобус останавливается на перекрестке, подбирая приехавших на Новый год туристов, а потом идет по мосту к собору Святого Петра, купол которого освещен пурпурно-желтым светом. Когда автобус проезжает мимо базилики, Руби вся изворачивается, чтобы как можно дольше не терять ее из виду. Но вот собор уже скрылся.

Она живет в новом доме, который возвышается над блошиным рынком Порта Портезе и собачим приютом. Лай тут никогда не смолкает, так что она вообще не открывает окна. Когда она только переехала в Рим, ее навещали друзья из Америки. Но никто не получал от этих визитов удовольствия. Квартира неудобная, комнаты идут одна за другой, как вагоны поезда. Сейчас тут все завалено грязной одеждой — сбившимися в комок лифчиками, огромными футболками, заколками для волос. На кухне тоже бардак, кучи бумажек от маффинов, пустых бутылок из-под молока, использованной фольги, пакетов. К ней уже несколько лет никто не заходит, так какой смысл убираться?

Руби надевает толстовку с эмблемой Фордхемского университета, открывает холодильник и зевает, глядя в его освещенные недра. Она откупоривает банку «Хайнекена» и выпивает прямо перед раскрытым холодильником: банка становится все легче и легче, и на душе уже не так тоскливо. События дня не кажутся столь ужасными.

Она изучает содержимое холодильника: банка маслин, безымянный кетчуп, упаковка нарезанного сыра. Поесть или поспать — извечный вопрос после вечерней смены. И решает она эту дилемму, как обычно, сидя на диване с бочонком мороженого «Хаген-Дас» и поедая его под тихое пение Тони Беннетта. Этот диск прилагался к какому-то журналу, и Руби регулярно крутит его по вечерам после работы. Телик тоже работает, но без звука. Она смотрит «Танцы со звездами», но ничего не видит, слушает Тони Беннетта, но ничего не слышит, ест ванильно-миндальное мороженое, не чувствуя его вкуса. Тем не менее она считает это сочетание непревзойденным.

Потом, так же без звука, начинается документальный фильм о свергнутой династии итальянских королей. Руби переключает на новости: там показывают нарезку событий из жизни Саддама, от Халабджи до Кувейта и виселицы. Она возвращается к королевскому семейству.

На улице слышатся взрывы: это подростки проверяют пиротехнику перед завтрашним праздником. Ноги Руби лежат на журнальном столике, рядом со стопкой семейных фотографий, которые она привезла из Нью-Йорка, когда ездила на похороны отца. Она прикрывает фотографии одеялом, чтобы не видеть их.

Руби закрывает глаза и качает головой. «Гаденькое местечко». Эта контора. «Пусть увольняют». Они сообщат ей об этом по электронной почте: «Руби, нам надо с вами поговорить». «Оценка эффективности труда». Испытательный срок. Ее уволят, потому что она наорала на этого инфантильного полудурка Оливера Отта. И можно будет вернуться в Квинс. «Как будет хорошо». Серьезно. «Мне тут незачем оставаться». Из-за Дарио? «Ну нет».

К двум часам ночи она уже пьяна. Руби открывает телефон, находит номер Дарио и улыбается. Она позовет его к себе, прямо сейчас. Почему нет? И она звонит ему, захмелевшая и обнаглевшая.

Он не отвечает.

Она закрывает телефон и нетвердой походкой направляется к шкафчику с лекарствами. Она достает из несессера пузырек с мужским одеколоном, «Драккар Нуар». Брызгает на руки, вдыхает, выдыхает, глаза закрыты. Она складывает ладони вместе, еле касаясь ими друг друга, проводит пальцами по щекам, по шее, пока запах Дарио не обволакивает ее целиком.

В коробочке остался тающий кусок мороженого. Руби громко заглатывает его, открывает последнюю банку пива и отрубается перед телевизором.

На следующее утро она просыпается от зубодробильного шума. Что-то сверлят. Потом долбят молотом по камню. Стройка? Тридцать первого декабря? «Наверняка это незаконно». Хотя тут никому до этого дела нет. Гребаные итальяшки. Руби прячется под одеяло, но заснуть не может. Тогда она идет в ванную и пьет воду из-под крана. Квартира просто вибрирует. Она раздвигает жалюзи, кровожадно смотря на рабочих, силящихся перекричать орущий приемник.

Руби отыскивает пакет, который приберегала как раз для подобного случая, развязывает его, выпуская омерзительный запах. Достает гнилой помидор с апельсином, тухлое яйцо и открывает окно. Старательно целится, швыряет яйцо и пригибается. Но никто не вскрикивает — значит, промазала. За яйцом следует апельсин. Но тоже мимо. Руби бросает помидор, и он приземляется куда надо, разбрызгивая зловонную мякоть и семечки. Рабочие с минуту матерятся, пытаясь понять, чьих рук это дело. Они выключают радио.

— Победа! — восклицает Руби.

Но потом радио включается снова, опять становится шумно, и Руби уже не до сна.

Она садится на унитаз. «Ну что за люди?!»

Душ, шипя, заполняет ванную паром. Руби раздевается, вид собственного обнаженного тела удручает ее. «Я как будто плавлюсь». Она яростно трет себя мочалкой, а потом, все еще мокрая, меряет шагами ванную, вид у нее угрюмый.