Халтурщики - Том Рэкман

От нее все еще пахнет одеколоном Дарио. Натягивая брюки, она задевает рану на ноге. На душ времени нет. Руби поспешно собирает пожитки в чемодан, смотрится в зеркало, пытается поправить прическу. «Это будет мой последний день в газете». Сегодня первое января, ее смена начинается в два часа. «Настал этот день». Сегодня ее уволят.

Руби идет по улице, катя за собой чемодан. Она могла бы сходить домой и принять душ, но вместо этого она направляется на площадь Святого Петра. Папа Римский уже закончил молитву «Ангел Господень», и народ начал расходиться. Она идет сквозь то сгущающуюся, то редеющую толпу людей в желтых ватиканских шейных платках. Храм подобен трону, у подножия которого собралось все человечество. Туристы непрерывно гонят ее из кадра. «Простите, вы не могли бы?» — просят они. Она делает шаг в сторону. «Простите, теперь вы мне загородили вид».

Руби надеется, что какая-нибудь парочка влюбленных попросит ее их сфотографировать. Ей нравится, когда появляется возможность на миг примкнуть к чьему-либо союзу. Но никто к ней с подобной просьбой не обращается. Вон те мексиканцы даже предпочитают фотографировать сами себя — мужчина вытягивает перед собой и новоиспеченной женой одноразовый «Кодак». Он начинает считать, и когда доходит до нуля, Руби, стоявшая чуть позади них, вскидывает руку, чтобы попасть в кадр. Срабатывает вспышка, Руби опускает руку, никто ничего не заметил. Они вернутся домой, и она останется с ними навсегда.

Она приходит в офис, в котором нет никого, кроме Мензиса. Руби включает компьютер, на этот раз даже не потрудившись продезинфицировать рабочее место. Об увольнении ей, очевидно, сообщат по электронной почте. К тому же кто-то спер ее кресло. Как обычно. Она осматривается. Он вообще хоть когда-нибудь отсюда выходит?

— Ой, прости, — говорит Мензис, подскакивая, когда к нему подходит Руби. — Я сел на твое кресло. Вот, пожалуйста. Мое кто-то увел, а я подумал, что тебя сегодня не будет. Понимаю, что это жалкое оправдание. Но, кстати, оно жутко удобное.

— Можешь себе такое же заказать, только у меня на это ушло лет шесть.

— Держи, — и он толкает кресло по направлению к Руби. — Нам обоим выпала эта дерьмовая смена, да?

— Ты сегодня чем занимаешься?

— Я вообще тут за главного. Жуть. Пристегните ремни, будет трясти. И Кэтлин, и Герман взяли выходной, так что все на мне. Нервничаю, как школьник, — сообщает он. — Кстати, мне есть чем искупить свою вину за кражу кресла. — Мензис роется в рюкзаке и достает из него диск. — Я его уже несколько дней на работу таскаю. Все забываю тебе отдать. Помнишь наш спор на счет Тони Беннета и Фрэнка Синатры? Я думаю, этот диск поможет его разрешить. Концерт в Сэндсе. Ты полюбишь Фрэнка.

— Ух ты, спасибо. Когда вернуть?

— Это подарок.

Руби от удивления прикладывает руку к груди.

— Но обязательно скажи, как тебе, — добавляет он поспешно, смущенный ее эмоциональной реакцией. — Вступления к некоторым песням просто потрясающие. Думаю, тебе очень понравится.

— Спасибо за заботу.

— Руб, я всего лишь скопировал диск! Пустяк.

Она неловко обнимает Мензиса.

— Ерунда, — повторяет он, отстраняясь. — Ерунда. Кстати, ты получила письмо, которое я тебе послал?

— Какое письмо? Что-то серьезное?

— Нет-нет. Насчет заголовка к статье о ядерном оружии. Ты же его делала, да?

— Это про Иран и Корею, которые выносят всем мозг? Я что, облажалась?

— Вовсе нет, «Боеголовки в руках сорвиголов» — отлично придумано. У меня вот заголовки в одну колонку получаются отстойные.

Он, очевидно, не знает, что ее увольняют. Не в теме, наверное.

Руби катит кресло к столу, осматриваясь. Сломанные жалюзи частично закрывают окно, веревки спутались, и на старые компьютеры с тарахтящими вентиляторами ложатся кривые тени. Здесь прошли двадцать лет. «Вся моя карьера».

Компьютер Руби загружается целую вечность. «Давай же». Еще немного, и она лишится этой работы. «И слава богу». Скоро уже можно будет праздновать.

Компьютер прекратил жужжать; он готов к работе. Руби представляет себе содержание письма: «Руби, пожалуйста, позвони мне на домашний. Вопрос очень серьезный. Спасибо». Но от кого оно? От Кэтлин? Или от Германа? Или от Бухгалтерии?

Руби открывает почтовый ящик. Там стандартный набор: праздничный выпуск «Почему?»; просьба выключать свет в туалете в целях экономии; напоминание о размере штрафа за каждую минуту опоздания со сдачей материала. Но где же письмо о том, что ее увольняют?

Она просматривает входящие сообщения еще раз.

Где оно, черт возьми?

Руби все обновляет и обновляет почту. Но ничего такого не находит. Нет его, этого письма. Оно же должно быть.

Но его попросту нет.

Она встает, потом опять садится, снова встает и поспешно удаляется в дамскую комнату. Руби запирается в кабинке и садится на унитаз, закрывая рот руками.

Дыхание у нее учащается, внутри все горит. По лицу бежит слеза; щекотно. Опять он — запах Дарио. Одеколон, которым она вчера набрызгалась. Руби же его так и не смыла, а от слез запах усилился.

Она достает телефон. Проглатывает слезы, вытирает нос, находит его номер. Читает его имя вслух. Потом Руби опускает телефон между ног, разжимает пальцы, и он падает в унитаз. Он со всплеском уходит под воду.

Она хлопает в ладоши.

— Я остаюсь, — говорит Руби.

Она вытирает глаза. Улыбка не сходит с ее лица.

— Я остаюсь.

Из Рима рекой лились полные отчаяния звонки: ушел очередной временный редактор, и газета осталась без присмотра. От Бойда, который несколько лет вообще о ней не думал, потребовались какие-то действия.

В прошлый раз он там был, когда еще учился в Йельском университете. Тогда он остановился в отеле, потому что не нашел в себе отваги зайти в пустой отцовский особняк. Но теперь Бойд стал смелее.

Но как только он туда вошел, его охватило мрачное настроение. Он провел пальцем по раме одной из картин, оставив на ее пыльной поверхности волнообразный след. Зачем все эти полотна? Женщина со смехотворно длинной шеей. Бутылки из-под вина и шляпы. Цыпленок, зависший в воздухе. Кораблекрушение. Наверное, они продавались вместе с особняком — Отт ни за что не стал бы тратить деньги на украшение дома. Бойд позвал прислугу и, даже не удосужившись поздороваться, велел им отмыть весь особняк снизу доверху. «И завесьте чем-нибудь эти картины», — добавил он.

Бойд открыл ставни. Его отец так же выглядывал из окна и смотрел сквозь остроконечный забор на одинокую улочку. Подумать только, Отт смог купить этот роскошный особняк — да и вообще сколотил огромное состояние, — хотя его начальный капитал был равен нулю. Он был удивительным и величественным человеком.