Прыжок - Симона Лапперт

Ману. Завидовала ее готовности наделать глупостей и каждый раз начинать все сначала. Сколько она себя помнила, она всегда завидовала Ману. В детстве они часто забирались на крышу. В дни, когда мать уходила в загул, не ночевала дома и возвращалась лишь под вечер следующего дня. Они сидели на крыше возле антенны с термосом, полным сладкого гренадина, пили по очереди из одного стакана, ели прямо из банки арахисовое масло или малиновое варенье, слушали Кэта Стивенса на кассетном плеере и подпевали: «Oh, baby, baby, it’s a wild world»; перематывали туда-сюда, пока не зажевывало ленту и не приходилось с помощью мизинца подкручивать ее на место. Только Ману осмеливалась доходить до самого карниза. Ману, которая могла находиться под водой дольше любого мальчика из класса Астрид. Она крепко спала, когда они вдвоем ночевали на природе в палатке, в то время как Астрид тревожно прислушивалась к каждому шороху. Ману, которая выбегала в грозу, чтобы спасти цветы от града; которая дралась с мальчишками, когда те в очередной раз приклеивали жвачку к волосам Астрид, отнимали у нее очки или зубные пластинки. Ману, которая пила средство для мытья посуды, ела слизняков, обмазывала машины несправедливых учителей кремом «Нивеа» и которую пять раз чуть было не исключили из школы. Ману, которая в шесть лет стащила у соседки плодосборник с длинной ручкой и залезла на крышу, чтобы сорвать полную луну, полагая, что луна созрела и испортится, если ее не собрать. Прямо как перезревшие яблоки в бабушкином саду, которые падали на землю и гнили. Луна уже вся в темных пятнах, сказала тогда Ману и без слез снесла две затрещины от матери.

Вновь зазвонил телефон. Вибрирующий металлический корпус медленно скользил по пассажирскому сиденью. Астрид следила за ним взглядом в ожидании, когда он стихнет. Она заметила гусиную кожу на бедрах от холодного воздуха и выключила кондиционер. Наконец-то настала тишина. Только изредка взвывали сирены или полицейский говорил что-то в рупор. Астрид сидела неподвижно. Она стиснула зубы до боли в челюсти. В последнее время она часто так делала. Слишком часто. Иногда целую ночь, из-за чего теперь спала с капой. Несколько дней назад она проснулась в четыре часа утра со стиснутыми до боли зубами и с капой в кулаке. След от капы на ладони не сошел даже к завтраку. Астрид все же взяла телефон. На экране высветилось одиннадцать пропущенных звонков от офицера полиции, который сообщил ей о Ману. «Сводная сестра, — сказала Астрид в телефон и повторила: — Она моя сводная сестра». Экран вновь загорелся. Сообщение от Ханнеса. Этого еще не хватало. Легким нажатием она открыла предварительный просмотр: «Сегодняшний вечер во Фрайбурге в силе? Можем встретиться в 22 в „Бристоле“». Вообще-то она решила больше не встречаться с Ханнесом. Он ей не сильно-то и нравился. Только его запах и прикосновения возбуждали ее. В начале года она познакомилась с ним на мероприятии по благоустройству городских окраин. Если она правильно помнила, он жил здесь, в Тальбахе, возможно даже где-то неподалеку. После их первой ночи он стал давать ей полезные контакты из банковской среды, которые пришлись очень кстати для ее предвыборной кампании. Встречи с ним были для нее чем-то вроде стакана виски или косяка, служили способом расслабиться, опьянеть и отвлечься. Она подумала о Стефане, Хельге, чизкейке и искусственной тыкве. «ОК», — написала она в ответ и подсчитала: у нее осталось полтора часа. Если выйдет из машины прямо сейчас, если возьмет все в свои руки и наведет порядок. Мысль о ночи в гостинице расслабила ее. Легкий запах хлорки от гостиничных простыней и маленькие пакетики с гигиеническими принадлежностями, швейный набор и набор для чистки обуви, шоколадные конфеты с пралине, которые кладут на подушку независимо от того, кто ты и чем занимался весь день. В гостиницах это не играло роли, перед накрахмаленным постельным бельем и категориями номеров все постояльцы равны.

Астрид положила телефон экраном вверх на пассажирское сиденье. Солнце уже наполовину зашло за трубу, его лучи золотили крыши и светлый затылок ее сестры, белую спасательную подушку, которую двигали туда-сюда в зависимости от передвижений Ману. Сестренка, моя сводная сестренка, думала Астрид. Что, если она всерьез хочет с собой покончить? Здесь, на ее глазах? Астрид включила дворники, на лобовое стекло брызнула жидкость из омывателя. Астрид смотрела, как мыло смешивалось с тонким слоем желтой пыльцы, нанесенной с елей возле парковки. Если Ману спустится, ее, без сомнений, снова поместят в психушку на несколько дней, а может, и недель. Как и три года назад после случая в садовом отделе строительного магазина, что на развилке автобана в направлении Фрайбурга. Никогда еще Астрид не видела ее такой бледной и потухшей, как в кафетерии той клиники. По словам Ману, там было нечем дышать, как будто кто-то ее постоянно душил. «Эти сдвиги достались ей от папаши, — говорила тогда мама по телефону. — Он тоже не знал, куда деть энергию, и вечно приходилось его вытаскивать из очередной передряги. И зачем я только связалась с этим провинциальным Казановой».

Астрид смотрела, как рыжее, тыквенно-рыжее солнце окончательно заходит за крышу. Вздохнула и сказала сама себе:

— Давай же, надо идти.

Она еще раз понюхала пальцы, которые до сих пор пахли лесными ягодами, установила климат-контроль на восемнадцать градусов — ниже уже было некуда, регулятор стоял на пределе. Если она сейчас выйдет, станет известно, что у кандидата в бургомистры сумасшедшая сестра. Как бы она себя ни повела, средства массовой информации обернут это против нее, и все, ради чего она столько трудилась, разлетится вдребезги, как черепица, брошенная Ману на асфальт. Астрид была готова отказаться от домика на Узедоме или, по крайней мере, отложить его покупку. Но она не была готова проиграть еще до выборов в мэрию Фрайбурга только из-за того, что Ману в очередной раз слетела с катушек. Сколько раз она забирала ее с вокзалов, отправляла деньги в какую-то глушь Венесуэлы и Колумбии, оплачивала ее штрафы и заполняла просроченные налоговые декларации. Она всегда приходила на помощь Ману под давлением сурового взгляда матери, в чьи обязанности все это должно было входить, но которая видела в Ману лишь легкомысленную интрижку на стороне, якобы разрушившую ее брак. Астрид так долго шла к своей мечте и была уже на финишной прямой. «Бургомистром Фрайбурга», — еще малышкой отвечала она на вопросы родственников, кем она хочет стать, когда вырастет. «Ты как вьюнок, — говорила Ману. — Растешь прямиком вверх. Я же скорее как мох: расту