Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

Нечего, нечего!..

Было в этом слове нечто окончательное, такое, что уже никомуне удастся изменить, и от этого становилось страшно, и Маша решила, что должнапостепенно приучать себя к тому, что изменить ничего нельзя.

Она только должна предупредить его.

Как-нибудь. Как-нибудь.

Он не должен приезжать к станции метро “Чертановская” иждать ее там. Ни за что.

Пока он не знает, у него есть шанс. Как только узнает – ониубьют его.

И мальчик, господи, мальчик!

Зачем он приехал, так неожиданно, так некстати, и сразупопал в водоворот, из которого не выбраться!

Мальчика она тоже любила.

Правда, она любила его годовалого, но этот походил на того,хотя тот был толстый, мусолил рогалик – свою половину! – дрыгал плотныминожками и все время хохотал. Этот оказался настороженным, худым, лопоухим,угловатым, но все равно это был именно он, ее любимый ребенок, единственноесущество, которому она в свои девять лет была нужна!

Его она попыталась спасти и не смогла. Откуда они узнали,что она собирается увезти его? Догадались? Но как?! Выследили?! Выследили,скорее всего.

От мысли, что за ней следили – все время! – ее вдруг чуть невырвало, и она прикрикнула на себя. Что это еще за дамские штучки! Она недолжна распускаться – ни на минуту, ни на секунду, ей столько всего предстоит!

Ей еще предстоит ждать, когда они начнут убивать ее.Наверное, сразу же, как только Владимир Петрович подпишет бумагу о том, чтоквартира снова принадлежит ей. Или они еще будут тянуть, чтобы никто ничего незаподозрил?

Тянуть и держать ее в клетке, на вонючем матрасе, в белье ирубахе, провожать ее в туалет, и лезть к ней, и хватать отвратительнымипальцами!

Хуже всего – она убеждена, что Архипова тоже не оставят вживых, и эта мысль не давала ей покоя. На себя она махнула рукой – почти.

Почти.

Она поняла, что так будет, когда умерла тетя. Она поняла,что они добились своего.

Ее только чуть-чуть отпустило, когда нотариус – какое милое,приятное, старомодное, учтивое слово! – мягким голосом прочел завещание. Ейпоказалось, что тетя спасла ее, придумала, как спасти, и спасла, и даже то, чтоВладимир Петрович голосом оскорбленного викинга завыл, что не желает никаких“Лизаветиных квартир”, нисколько Машу не расстроило.

Тетя как будто отвела от нее беду, переложила на плечиВладимира Петровича, а плечи у него – будь здоров, и не такое потянут!

Потом ей позвонили. Позвонили и сказали – все остается всиле. Еще сказали, что завтра у них должна быть бумага о том, что Архиповвозвращает квартиру ей, а все остальное – в соответствии с первым завещаниемЛизаветы Григорьевны.

Вы приходили к нотариусу с мальчиком. Этот мальчик, кажется,ваш брат? Ну, вы же умная женщина, вы должны жалеть своих близких! Или квартиравам дороже мальчика? Если так, тогда ничем не можем помочь…

На вокзале она уводила их от Макса – они засекли его тольков последний момент, но он кинулся бежать и убежал, то есть она надеялась, чтоубежал.

Где он сейчас, ее годовалый, розовый, толстый ребенокшестнадцати лет? Где?

Он ничего не знает о Москве, о ее правилах и коварстве, о ееравнодушии, железобетонной холодности, о ее опасностях и страстях! У него нетденег даже на хлеб или на автобус, кто спасет, кто купит ему рогалик – в самыйпоследний момент, перед тем, как кончатся силы?!

Часы все тикали – подгоняли время. До следующей вылазкиосталось совсем немного. Опять загаженный туалет, хлипкая дверца, весельчакВитек, хватающий ее за грудь.

Но если ей удастся добыть телефон, она позвонит ипредупредит.

Ей это удалось только рано утром. Ночью она продолжалаходить мимо них. Они ленились вставать – и Витек ленился, чтобы щупать ейгрудь, и она шмыгала туда-сюда почти беспрепятственно.

А потом утащила телефон.

Только утащив, она сообразила, что знает его рабочийтелефон, и больше никаких. Домашний записан на специальном листочке утелефонного столика – у тети была плохая память на цифры, и телефоны всехсоседей, а также поликлиники, слесаря, Гурия Матвеевича и подруг висели настене. Его мобильного у тети, естественно, не имелось.

Сунув трубку под рубаху, Маша силилась вспомнить его номер ине могла. Она даже раскачиваться стала, но и раскачивание не помогло.

Вчера, когда ее заставили позвонить, она смотрела за рукойтого, кто набирал, не отрывала глаз. Она запомнила номер и потом долго твердилапро себя, чтобы ничего не перепутать. Она даже песенку пела, где вместо слов –цифры этого самого номера. Цифры были простые, но она все равно боялась, чтозабудет.

Она знала, что попытка будет только одна.

И с этой попыткой все кончилось скверно.

Его не оказалось на работе – конечно!

Зато они услышали, что Маша говорит по телефону.

– Сука! – ахнул вбежавший первым Витек и вырвал телефон. –Вот сука!

Почему-то они не стали ее бить – так, как бьют в кино, скатанием по полу и кровавыми ошметками по стенам. Может, им это запрещено илиони не умели?

Витек деловито сунул телефон в штаны, повыдыхал сквозьстиснутые зубы и спросил интимно:

– Ты кому звонила, сучка? В ментуру?

Маша молчала, смотрела исподлобья. Второй захрюкал горлом ихаркнул ей на рубаху.

– Сейчас проверим, – деловито сказал он. – Дайка сюда.

Витек вытащил трубку, и второй, глядя в окошечко, понажималкакие-то кнопки. Потом показал Витьку.

– Это чей?

– А хрен его знает! Давай, вызывай хозяина. И номер этотскажи, чей он там. Много наговорить-то успела? – вслед ему крикнул Витек.

– Пятнадцать секунд.

– Скажи, что пятнадцать!

– Ладно, сам знаю.

Они беспокоятся, что им попадет за то, что недоглядели зателефоном. У них тоже есть начальство, и они его боялись и заранее желалиоправдаться.

Витек улыбался, когда повернулся к ней.

– Ну что? Что ты за пятнадцать секунд наговорить успела,сладкая моя?

Маша молчала. Считала до десяти.

Она дошла до трех, когда он схватил ее за волосы и сильнодернул. Кожу на голове как будто обожгло, к глазам подкатилось что-то твердое,непохожее на слезы, а он все рвал и рвал волосы, выкручивал их, и оназаскулила, тоненько, по-собачьи.