Экипаж - Даниил Любимов

– Леша, где Валера? – вибрировал от напряжения Зинченко.

– Здесь. Все в порядке.

– Дай мне его! – прокричал Леонид Саввич.

Гущин сделал знак вошедшему Валере – мол, возьми наушники и надень. Тот в недоумении надел наушники.

– Валера! Ты слышишь меня? – услышал он голос отца.

Валерка не раздумывал.

– Я бы тебя никогда не бросил, – проговорил он и снял наушники.

– Валера, Валера! – кричал Зинченко.

Он не слышал, что сказал сын, да и неважно ему было это сейчас. Главное, он убедился, что сын жив. Жив!

– Леонид Саввич, это я, – ответил Гущин.

У старого пилота сдавило грудь. Сквозь спазм и подступающие слезы он выдавил:

– Спасибо, Леша.

Александра вслушивалась в голос Гущина, но в целом держала себя в руках.

– Живы, – коротко сказал Зинченко, освободившись от наушников.

Гущин тем временем глядел на насупившегося Валеру.

– Ну, ты могуч… – проговорил он насмешливо, но в этой фразе сквозил настолько явный укор, что Валерка тут же выкрикнул запальчиво:

– Он нас бросил!

Алексей посмотрел на него снисходительно.

– Тебе пять лет, что ли? Он ждал до последнего, самолет дозаправил! Хватит скулить, Чкалов!

И, отвернувшись от насупившегося Валерки, крепче взялся за штурвал.

Шестаков, более-менее разобравшись с Гущиным-младшим, переключился на Зинченко:

– Зинченко, что у вас?

– Теряем горючее, – ответил тот и обернулся назад. Нужно было что-то решать…

В трюме замерли перепуганные беженцы. Они не знали, что их ждет впереди. Послюнявив платок, Сесиль вытерла грязь с лица Свена. Вулканолог поил Машу из своей фляги.

– Я не пью, – пыталась было она сопротивляться.

– Дурочка, это же вода! – засмеялся тот, ласково приобняв ее за шею.

От неожиданности этой заботы Маша вдруг рассмеялась ему в ответ и залпом выпила половину фляжки…

Зинченко принял решение и сообщил о нем в штаб.

– Буду пытаться сесть на воду. Вы подгоняете корабли и… забираете всех, кто уцелеет.

У Гущина, который слышал голос Зинченко, вытянулось лицо. Валера, заметив реакцию Алексея, тоже взял наушники и начал прислушиваться.

Консультант в штабе кивнул, услышав слова Зинченко.

– Другого выхода нет.

– Можете подогнать хоть весь флот, но сажать грузовой с пассажирами по такой волне – самоубийство, – отрезал Гущин-старший.

– Есть какие-то инструкции для таких случаев? – несколько растерянно поинтересовался Шестаков.

– Да какие могут быть инструкции?! – махнул рукой Гущин-старший.

Тамара Игоревна задумчиво молчала.

– Леонид Саввич, вы меня слышите? Сколько у вас там осталось? – спросил Алексей.

– Всего ничего и еще столько же, – мрачно ответил Зинченко.

Стрелка указателя топлива нервно подрагивала на нулевой отметке. Самолет резко шел вниз. Люди в трюме закричали от страха.

Валера поглядел на Гущина.

– Я однажды по телику видел – один акробат с самолета на самолет перелазил.

Гущин задумался, а потом решился.

– Есть одна идея. Как говорит один человек – завиральная.

Валера не понял – всерьез Гущин говорит или понарошку, смеясь над его идеей. Отец Гущина в штабе, услышав эти слова, напрягся.

– Завиральная – это как раз то, что сейчас нужно, – отозвался Зинченко.

– Короче, вы снижаетесь на минимальную высоту, например, на три тысячи. Это возможно?

– Ну? – нетерпеливо произнес Зинченко, стараясь понять, что задумал Алексей. Но внимал каждому его слову. Он уже не раз убеждался, что в небе Алексею нет равных. И все его даже самые безумные идеи на поверку оказываются не только правильными, а единственно возможными.

Алексей продолжал:

– Если давление будет приближено к нормальному, я попытаюсь открыть дверь. У вас в трюме наверняка есть лебедки. Могут быть тросы… Какие-нибудь штуковины для перевозки больших грузов, подвесы какие-нибудь, ремни…

Зинченко мигнул Александре, и та, в один момент все поняв, поднялась и вместе с бортпроводницами поспешила обследовать трюм, пытаясь отыскать лебедки. Пассажиры, сидевшие на полу, напряженно наблюдали за происходящим. Гречанка опасливо подвинула к себе сумку. Вулканолог пытался отвлечь Машу, чтобы она не напряглась раньше времени. Саша вместе с девушками методично обходили трюм.

Наконец, были обнаружены клети и тросы. Вышедший из оцепенения представитель авиакомпании подошел к Александре и помог проверить лебедку. Когда убедились, что работает, та вернулась в кабину и кивнула Зинченко – мол, все в порядке.

– Я захожу вам в хвост. Вы открываете трюм, – продолжал Гущин. – И мы переправляем людей по тросу на мой борт.

Собравшиеся в штабе, слушавшие этот монолог с не меньшим напряжением и вниманием, чем Зинченко, переглянулись между собой.

– Это вообще возможно? – озадаченно спросил Шестаков.

– Теоретически вроде да, – ответил Смирнов. – Но практически никто не выполнял – слишком большой риск.

– Там такой ветер – снесет любого, – послышался голос одного из консультантов. – Машины могут столкнуться.

Шестаков посмотрел на Гущина-старшего. Он был в этом плане для него наибольшим авторитетом. Тот задумчиво, с сомнением покачал головой. Шестаков с шипением скрутил пробку у бутылки с минералкой, оттуда вырвался фонтан воды, окативший его с головы до ног. Глава авиакомпании в раздражении отбросил бутылку прочь.

– Сто семнадцатый, я запрещаю рисковать! – прокричал Шестаков в микрофон.

– Там люди! – запальчиво возразил Гущин.

– Запрещаю! За неподчинение в тюрьму у меня сядешь!

Гущин отключил микрофон и проговорил себе под нос:

– Ага… В тюрьму… Нам бы сначала всем сесть.

– Алло… Сто семнадцатый! Сто семнадцатый! Как слышишь? – продолжал бесноваться Шестаков у микрофона.

– Отключился, – сказал консультант.

Шестаков в ярости откинулся на спинку кресла.

– Мерзавец! Пусть только доберется до Петропавловска – под суд отдам!

– Давайте пусть сначала доберется, – сказал Смирнов.

Отец Гущина ничего не сказал, Тамара Игоревна также безмолвствовала.

Алексей оглянулся на Валеру.

– Ну что, Чкалов. Все равно мне будет бдымц… Это только у военного парашют за спиной. А у нас – двести душ. Ну, сейчас поменьше, но все равно…