Турецкий марш - Александр Харников

В том же году Палмерстон назначил Каннинга послом в Россию. Однако Николай I вызвал дипломатический скандал, отказавшись принять нового британского дипломата; несмотря на все попытки английского Форин-офиса повлиять на ситуацию, решение императора было непреклонным.

Палмерстон, в свою очередь, не желал видеть кого-либо другого на этом важном посту, повелев советнику посольства исполнять обязанность посла до вступления в должность Каннинга. В ответ на это Николай I понизил уровень миссии, назначив поверенным в Великобритании незначительную фигуру. В результате Каннинг был отправлен в Мадрид в курьезном качестве посла в Российской империи. Перед отправкой в Мадрид Палмерстон еще раз поинтересовался у русского императора – не согласится ли тот разрешить Каннингу хотя бы приехать в Петербург, представиться и тут же уехать. На это предложение Николай I ответил, что он обещает дать британскому послу один из самых высоких русских орденов, лишь бы тот вообще не приезжал в Россию.

Тогда, вместо России, Каннинга отправили в Турцию, где он стал близким другом султана Абдул-Меджида I, пришедшего к власти в 16-летнем возрасте после смерти всесильного Махмуда II. Влияние его на политику Османской империи было таково, что Каннингу дали прозвище «Великий Элчи» (Великий посол), а великий визирь часто прятался, когда британский дипломат появлялся во дворце султана.

Когда старый союзник Каннинга, Стэнли, теперь уже лорд Дарби, сформировал кабинет в 1852 году, дипломат надеялся возглавить Форин-офис или как минимум получить пост посла во Франции. Но он получил лишь титул виконта Стрэтфорда де Рэдклиффа в графстве Сомерсет.

Он вернулся домой в 1852 году, но, не получив нового назначения, вновь отправился в Константинополь, где практически немедленно оказался в эпицентре кризиса между Францией и Россией из-за «святых мест» в Иерусалиме. В конечном итоге это и стало поводом для Крымской войны. В этот период Каннинг активно способствовал углублению разногласий между Россией и Турцией, способствуя скорейшему объявлению войны. Британский кабинет предоставил ему очень большие полномочия, вплоть до права вызова британской эскадры в случае, «если угроза нависнет над турецким правительством».

Каннинг сделал все, чтобы началась война между Турцией и Россией. В июле 1853 года появилась Венская нота, в которой от имени Австрии, Англии, Франции, Пруссии говорилось, что спорные вопросы русско-турецких отношений должны были решаться под контролем держав, подписавших Венскую ноту. Император Николай I сразу же согласился с предложением держав, подписавших ноту. Узнав о ней, Каннинг начал подводить дипломатическую мину для срыва соглашения. Он убедил султана Абдул-Меджида отклонить Венскую ноту, а сам составил, якобы от имени Турции, другую, которую отверг царь. Многие современники указывали на то, что Турция отказалась признать документ именно по вине Каннинга.

В 1858 году лорд Редклифф отбыл из Турции в Англию. До конца жизни он заседал в палате лордов. Умер Чарльз Стрэтфорд Каннинг в 1880 году.

25 (13) ноября 1854 года.

Поезд Лондон-Кардифф.

Шарль Луи Наполеон Бонапарт. Бывший император Франции, а ныне просто беглец

Ха-ха-ха! – смеялся я про себя, усаживаясь в карету графини де Борегар и с удовольствием наблюдая за тем, как стражи королевской твердыни в своих дурацких мундирах бестолково бегают вокруг стен Тауэра, разыскивая меня. – Они, видимо, решили, что я, как послушная и беспомощная овечка, буду сидеть под охраной этих олухов в их дурацком замке и ждать, когда меня под конвоем отправят в Париж, чтобы там осудить и казнить. Плохо они меня знают…

О том, что эта потаскуха Виктория продаст меня кузену Плон-Плону, я догадался, когда меня позавчера привезли не на встречу с ней, как мне торжественно сообщили при посадке в карету, а в Тауэр, где какой-то холуй в штатском объявил мне сразу по прибытии, что я там буду жить ради моей же, видите ли, безопасности. А в ответ на вопрос, когда же мне удастся переговорить с моей августейшей «сестрой», тот ответил, что, мол, королева ныне в Шотландии и будет в Лондоне со дня на день. Как будто я не знаю, что в ноябре она в те места ни ногой…

Впрочем, то, что от нее можно было ожидать чего угодно, я понял еще при нашей последней встрече в Дувре – уж больно благочестивой и постной была у нее тогда физиономия. Терпеть ненавижу этих британцев, которые даже в постели с унылыми рожами грешат со шлюхами или любовниками, бормоча под нос свои пуританские молитвы. Нет, зря я с ними связался, решив как следует наказать русского императора за поражение моего великого дяди. А теперь, выходит, я должен один отдуваться за все грехи, которые мы творили сообща? Нет, на это я не согласен, так дело не пойдет…

К счастью, на вопрос о моей свободе передвижения в пределах Тауэра холуй впал в минутное замешательство – ему, такое впечатление, не дали никаких инструкций на сей счет. В конце концов он невнятно промямлил, что покидать Тауэр мне «настоятельно не рекомендуется». Зато я могу делать что мне заблагорассудится и даже приглашать к себе гостей – йомены доставят приглашение по любому адресу в Лондоне.

И уже часа через полтора ко мне прибыла графиня де Борегар, моя старая знакомая и любовница. Конечно, провели мы время не без пользы, тем более кровать в моих «покоях» была удобная – но мне показалось, что у двери с той стороны кто-то прислушивается к каждому стону и скрипу. Конечно, делает он это не из-за своей извращенной страсти, хотя, зная англичан, не удивлюсь, если подслушивающий получал при этом своеобразное удовольствие. Но вот обсуждать какие-либо серьезные планы вслух в данной ситуации нам не следовало.

Зато эти недоумки оставили на письменном столе бумагу, перо и чернильницу. И я составил перечень всего того, что мне может понадобиться для побега.

Графиня была обязана мне всем – титулом, богатством и положением в обществе – так что взяла этот список без вопросов, лишь кивнув головой. Подумав, сложила его в несколько раз, обернула в два листа чистой бумаги и засунула себе под корсет. Эта предосторожность оказалась далеко нелишней: на выходе ее попросили показать содержимое ридикюля, но до личного досмотра дело все же не дошло.

А вчера она передала мне большой саквояж, в котором под чистым бельем среди всего прочего находились парик, острая бритва, зеркальце и костюм обычного лондонского клерка. Кроме того, там лежала бутылка джина с подмешенным в него опиумом.

Вечером, сразу после смены караула, я угостил этим джином дежуривших во дворе стражников в расшитых золотом мундирах. Было мерзко и холодно, моросил мелкий дождик, так что, кроме часовых, во дворе никого не было. Дождавшись, когда «лобстеры» крепко уснут, я выудил у одного из них из кармана ключи, забежал к себе, быстренько разогрел на спиртовке стакан воды, сбрил усы и бороду, переоделся в переданный мне костюм и преспокойно выбрался на свободу через калитку, к которой подошел первый же ключ. Рядом с Тауэром меня ждала в карете графиня де Борегар.

Вместе с ней мы добрались до заранее снятого моей бывшей возлюбленной укромного домика в предместье Лондона. Там мы с ней снова решили вспомнить былое и предались любовным утехам. Графиня убедительно доказала мне, что она осталась такой же прелестной и темпераментной, какой была восемь лет назад, когда я впервые ее увидел. Правда, тогда она была еще не графиней де Борегар, а простой актрисой Генриеттой Говард, которой приходилось жить на средства ее многочисленных любовников. Но тогда и я был еще не императором Франции, а всего лишь претендентом на трон, вынужденным скрываться от преследований французской полиции в Туманном Альбионе.