Да запылают костры! - Вальтер Литвин

я открыл им глаза. Больше не будет алчных жрецов и лживых проповедников. Все эти храмы – памятники тщеславия, и воля Спасителя на то, чтобы они были уничтожены. Взамен я отстрою заново разрушенный зиккурат, первый храм истинной веры.

На ореховых глазах библиотекаря выступила влага.

– Я не знаю, что ты за человек… И, стало быть, никогда не знал.

«…колдун из далёкой древности или переродившийся Спаситель?» – вспомнил он давнюю шутку, но уже без улыбки.

– Я не стану лгать тебе, утверждая, будто бы ничего не скрывал от тебя. Однако же я не утаивал от тебя самого важного. Я видел ужасные вещи, Гольяс. Узри ты это, и понял бы, почему мне никак не найти покоя. Поэтому мой долг – призвать народ Кашадфана к единству перед ликом той тьмы, что грядёт. Перестань мучить себя самообвинениями, ведь и благодаря тебе у этого мира появился шанс.

«Но и этого ты не просил, правда?»

– Этот мир так жесток… Заслуживает ли он спасения?

– Любая душа заслуживает спасения, Гольяс. А в мире душ… Неужели ты ничему не научился? Я столько раз говорил, как важно верить не в недосягаемую святость, а в опору ближнего. И сейчас ты отрицаешь эту веру?

«Зачем я продолжаю мучить его? Он и так готов признаться».

От этих слов Гольяс вздрогнул, его дыхание участилось. Он едва не задохнулся, но на удивление быстро оправился и глухо застонал.

– Я знаю, что моя слабость огорчает тебя. Прости меня за это.

– Это не твоя вина. Ты слишком сильно устал.

«Осознание этого ранит. Даже мои силы не вечны…»

– Спаситель милостивый, как же всё изменилось… – Библиотекарь глубоко вздохнул, а затем из последних сил подался вперёд. – Позаботься об Ионе, но молю тебя, Калех, огради его. Что бы ты ни задумал, огради его от этого.

– Я не могу тебе отказать. Обещаю, что исполню твою просьбу.

Словно ему мало было данного обещания, Гольяс вцепился в одежду Куовы и подтянулся к нему. Руки библиотекаря дрожали: силы стремительно покидали его тело. Он посмотрел на Куову – и широко распахнул глаза, как будто к нему снизошло величайшее откровение.

– Многих пророков настигла кара за то, что они решили занять места богов… Не поступай так. В конце концов истина выскользнет из пальцев… покинет сердце…

«Тогда придёт и мой черёд».

– Не тревожься об этом, друг мой, – тихо сказал Куова. – Я знаю, чего боги ждут от меня.

Гольяс разжал пальцы и опустился на подушку, прикрыл глаза. Затем еле слышно прошептал:

– Наверное, это очень приятное чувство…

Он тихо вздохнул, и тут его голова качнулась в сторону и застыла – словно заводной механизм, прошедший полный оборот ключа. Губы его сжались, грудь перестала вздыматься. Комнату наполнил стойкий запах целебных трав.

С неподдельным ошеломлением Куова смотрел на мёртвое лицо Урнунгаля Гольяса – человека, который успел стать ему другом в новом мире.

Он стёр большим пальцем покатившуюся по левой щеке слезу и медленно поднялся на ноги. И покинул дом.

***

На улице протяжно прозвучал клаксон, точно звонок в театре между антрактами.

В кабинете комиссара в очередной раз повисла тишина. Уршанаби и полицейские, словно сговорившись, молча смотрели куда-то в центр комнаты.

Тихо было и в коридоре. День близился к концу. Радио замолкло, и до уха не доносились даже звуки шагов. Прогорела и последняя сигарета, зажатая в пальцах комиссара.

– Ходили слухи, что вы погибли при эвакуации, сударь Уршанаби, – сказал комиссар, сминая окурок о дно пепельницы. – Потому нам нужно было убедиться, что ваше появление во Фларелоне – не простое совпадение. В связи со всеми этими… событиями на вашей родине, приходится перепроверять любые сведения.

Он стукнул себя пальцами по лбу и растёр ладонью лицо. Уршанаби решил, что тот одёрнул себя из-за бессмысленных или нежеланных слов, однако он и сам не знал, какие слова хотел бы услышать.

– Вы многое пережили, сударь, – закончил комиссар уже менее формально. – Если хотите, можете остаться в Зефиросе. Возможно, кому-то захочется узнать вашу историю… подробнее. Но вы будете здесь в безопасности. Полиция Зефироса свято хранит покой города.

Уршанаби встал, выпрямился во весь рост и, не обращая внимания на потемнение в глазах, неспешно подошёл к нему. Курсант тоже поднялся. Уршанаби обменялся в полицейскими рукопожатиями.

– Я благодарю вас за эту возможность, – сказал он.

– Спасибо за беседу, сударь. – Когда пальцы молодого полицейского сомкнулись вокруг его ладони, на его лице появилось слабое подобие улыбки. – Да хранит вас Спаситель.

Уршанаби ошарашенно приоткрыл рот, но не нашёлся что ответить. На миг это показалось очередным саркастическим выпадом, однако же нет – курсант говорил искренне. Ничего не оставалось, кроме как вежливо усмехнуться и побрести к выходу.

Уже у самых дверей какой-то импульс в мозгу заставил его остановиться и обернуться.

– Боюсь, Спасителю нет до меня дела, – Уршанаби Немешиас покачал головой. – Впрочем, как и до всего рода человеческого.

Эпилог

Алулим, Теократическая Республика Кашадфан. 1630 год

Зимнее солнце взобралось на самую вершину небесного купола, словно намеревалось проследить, куда пойдёт Иона. Он покинул мавзолей, где осталась дожидаться следующей встречи урна с прахом отца, и бодро засеменил через спящий сад к дому. Несмотря на середину месяца Морозов, на земле не лежало ни крупицы снега. Даже холода давали о себе знать только вполсилы, так что хватало старого папиного пальто, чтобы не закоченеть под редкими порывами ветра. На улице, прямо как и на душе Ионы, всё происходило тихо и размеренно.

Он остановился у маленького деревянного ларька. Неразговорчивый, но улыбчивый торговец продал ему стакан горячего шипящего лимонада, который в зимнюю пору разливали едва ли не в каждом квартале Алулима. Иона отошёл в сторонку и принялся неторопливо потягивать сладкое питьё, чувствуя как по всему телу расползается тепло. С тех пор, как папка умер, он редко баловал себя чем-то подобным, вынужденный прозябать в городской библиотеке, чтобы сводить концы с концами. Калеха он видел очень редко, и ещё реже удавалось перекинуться хоть парой словечек.

– Дядя, купите газету!

Далеко не сразу Иона сообразил, что мальчик-газетчик обращается именно к нему. Однако больше поблизости никого не было – только что-то насвистывающий торговец, но уголок газеты глядел отнюдь не в его сторону. Лохматый лопоухий мальчишка нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Так и не отойдя от потрясения, Иона нащупал в кошельке один ильташи, но не успел даже протянуть, как подобает, а газетчик уже выхватил монету и, всучив свежий номер, помчался по